Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

Меня стали беспокоить и другие вещи, например совмещение ролей.

«Макбет» словно специально написан для совмещений. Например, вполне можно представить, что Макбет или Банко могут играть кого-нибудь из трех ведьм или кого-нибудь из трех убийц, – почему нет? Обычно у нас роли одной-двух ведьм или убийц исполняются актерами, занятыми и в других ролях, но в этой постановке столько совмещений, что у меня голова пошла кругом. Док сдернул с физиономии Дунканову бороду и накинул коричневый плащ с капюшоном, чтобы со своим пропитым голосом играть Привратника. Ну да, когда алкаш играет алкаша – это то, что надо. Но Брюс делал почти невозможное – играл Банко и Макдуфа, используя звенящий тенор в образе последнего, а в сцене убийства надевая шлем с опущенным забралом, чтобы спрятать Банкову бороду. Конечно, он мог бы ее снять после того, как убийцы добрались до Банко и он появлялся ненадолго окровавленным призраком в сцене пира. Я недоумевала: «Боженьки ты мой, неужели Сид отправил всех актеров в партер изображать придворных Елизаветы—Нефер? Никого не оставил? Этот шлюхин сын просто свихнулся!»

Но тут и в самом деле было чего испугаться, поскольку все это безумное двойное, а то и тройное совмещение наводило на мысль, что пьеса (а вместе с ней и труппа, да хранит ее Фрейя [134] Фрейя – в норвежской мифологии богиня любви и плодородия. ) превращается в какую-то карусель, что крутится все быстрее и быстрее, чтобы не были видны дыры. И вся эта ерунда с декорациями, и какие-то искаженные звуки, доносящиеся из парка, тоже добавляли мне волнений. Я уже прямо-таки тряслась от страха, когда Сид дошел до строк: «Меркнет свет. Летит к лесной опушке ворон. На покое все доброе, зашевелилось злое». Эти мрачные слова ничуть меня, конечно, не успокоили. Как не успокоило и соображение, оглашенное из партера Елизаветой – Нефер, которая в этот раз говорила на удивление тихо:

– Лестер, я слышала уже эту речь, только не помню где. Ты не думаешь, что она краденая?

«Грета, – сказала я себе, – нужно принять милтаун [135] Милтаун – успокоительный препарат. , а то этот ворон сядет отдохнуть на твою черепушку».

Я повернулась, чтобы пойти к себе в закуток и проглотить таблетку. И застыла как вкопанная.

Передо мной рыскала туда-сюда этаким пепельношкурым тигром среди сумеречных кулис, меча молнии в зрителей на каждом развороте у края своей невидимой клетки, но совершенно не замечая меня, мисс Нефер в парике и тряпках Елизаветы.

Тут я, наверно, должна была сказать себе: «Грета, похоже, ты выдумала эту последнюю тихую реплику из зала. Мисс Нефер просто встала, сделала публике ручкой и вернулась на сцену. Может, Сид решил посадить ее туда на первую часть спектакля? А может, ей просто невыносимо было видеть, как классно Мартин выступает в ее роли леди Макбет?»

Да, наверное, мне следовало сказать себе что-нибудь в подобном роде, но в тот момент я могла думать (и думала, трясясь все сильнее) только вот о чем: «У нас две Елизаветы. Вот эта – наша ведьма Нефер. Я знаю, я ее одевала. И мне знаком этот ее дьявольский взгляд по ее игре на верджинеле. Но если это наша Елизавета, театральная Елизавета, Елизавета со сцены, то… кто же та, другая?»

И поскольку я не осмелилась подумать над ответом, то просто выскользнула из невидимой клетки, чьи прутья, казалось, поймали пепельного цвета юбку, вынудив развернуться королеву-тигрицу, и припустила к себе в гримерку с единственной мыслью: спрятаться поскорее за моей нью-йоркской ширмой.

Лежа на кушетке, я переводила взгляд с розового меню «Алгонквина» [136] «Алгонквил» – название сети ресторанов. на светло-зеленую программку «Нью-Амстердама» [137] «Нью-Амстердам» – театр в Нью-Йорке. , между которыми на желтой ниточке болталась фигурка отца Никербокера [138] Никербокер – персонаж «Истории Нью-Йорка» Вашингтона Ирвинга, ставший таким же символом Нью-Йорка, как дядя Сэм – символом Америки. . Нет, как хотите, а они мало что объясняли. На программке будто было прожжено странное отверстие диаметром в полтора дюйма. А я, будто приникнув к нему глазом, смотрела на то, что уже видела, когда отваживалась заглянуть сквозь дырочку в занавесе: в первый раз собрание дам и платья а-ля Нелл Гвин, мужчины в бриджах по моде времен короля Карла и с длинными вьющимися волосами, а во второй – толпу людей и существ, столь же невероятную: всевозможные цвета одежды; люди с ногами-копытами и усиками, торчащими изо лба; твари, покрытые шерстью и перьями, у которых рук (а в одном случае и голов) больше двух. Ни дать ни взять одетые в костюмы персонажи нашей «Бури», «Пера Гюнта», «Людей-насекомых» и еще других.

Естественно, в обоих случаях мозги у меня были набекрень. После этого Сид грозил мне пальцем и объяснял, что в те два вечера мы давали представления для ряженой публики, которая после театра собиралась на бал-маскарад, и, черт побери, когда ты научишься беречь свою дырявую голову?

«Не знаю, наверное, никогда» , – ответила я себе теперь, скользнув взглядом по флажку «Гигантов», рекламке «Корвета» [139] «Корвет» – сеть магазинов в Нью-Йорке, существовавшая с конца 1940-х до начала 1980-х годов. , карте Центрального парка, бейсбольному мячику Вилли Мейса и билету на экскурсию по Радио-Сити [140] Радио-Сити – концертный зал в Нью-Йорке. . Я обвела взглядом восемь экспонатов, не ощущая никакого внутреннего улучшения. Они меня ничуть не утешали.

Ко мне за ширму с жужжанием опустилась муха, и я спросила: «Ну а ты-то кого ищешь? Паука?» И именно в этот момент услышала, как через гримерку к моему закутку приближаются шаги кого бы вы думали? Мисс Нефер. Никто другой так не ходит.

«Сейчас она сделает с тобой что-нибудь, Грета, – подумала я. – Она в труппе – маньяк. Это она пугала тебя кухонным ножом в кустах, она натравила на тебя гигантского тарантула в темном уголке на станции метро, или где это было, а другие ей подыгрывают. Она будет улыбаться своей дьявольской улыбкой и точить свои белые пальцы-когти – сразу все восемь. И лес Бирнамский придет на Дунсинанский холм, и тебя сожгут на костре люди в доспехах или схватят и четвертуют восьминогие говорящие обезьяны, или разорвут на куски дикие кентавры, или тебя забросят сквозь крышу на Луну без скафандра, или отправят в прошлое – чтобы погибнуть в Айове тысяча девятьсот сорок восьмого года или в Египте четыре тысячи восьмого года до нашей эры. Ширма от нее не спасет».

Над ширмой появилась волосатая голова. Но она была черная с серебряными лентами, благослови нас Брахма, а минуту спустя Мартин улыбался мне одной из своих редких улыбок.