Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

При всем своем интересе к науке он поначалу казался дилетантом, хотя и прослушал математический курс теории множеств (а следом и теории групп – весьма передовой по тем временам), но затем мы впервые услышали, как он отвечает на вопросы. Ховард должен был получить степень магистра психологии, но по уши увяз в диссертации, требовавшей двух семестров кабинетной работы, чтобы сопоставить результаты одного из экспериментов его профессора, – несложная математика, но гора вычислений. Ховард все откладывал и откладывал этот чудовищный труд, пока не стало глупо даже мечтать о том, чтобы закончить его вовремя. Франсуа узнал об этом, забрал его данные и вернулся с ответами – толстой пачкой листов – через шестнадцать часов. Ошарашенный Ховард проверил несколько результатов на выбор: все были правильными. Он помчался с бумагами к машинистке, перепечатывавшей диссертации, – и получил степень магистра в положенный срок.

Франсуа передал бумаги Ховарду на моих глазах, сказав при этом: «Три часа на то, чтобы усвоить данные, десять – на получение ответов, и три – на запись». (Оказалось, есть серьезные причины для того, чтобы запоминать результаты именно десять часов.)

Но все же он был чародей, наш Франсуа, причем во всех смыслах. (Если говорить о странности и очарованности, то первое было в нем самом, а второе он вызывал в других.) Думаю, Франсуа в то время завел роман с Гертрудой. Богатые друзья из Гайд-парка бросили его, а ее родственники были состоятельнее, чем у любого из нас, хотя, возможно, это не сыграло роли. Да, он был истинным чародеем, более того – катализатором воображения и амбиций. А мы были маленькой группой довольно смышленых и удачливых молодых людей, считавших себя особенными, исключительными, но на самом деле очень наивных. И жадных до культуры во всех ее проявлениях. Мы только что открыли для себя марксизм и классовую борьбу, но всерьез не увлеклись ими. Социальная защищенность нас тоже не очень интересовала – крах фондового рынка в октябре 1929 года показал, что все мы совершенно не защищены. Нашими героями были в основном писатели и ученые – Т. С. Элиот, Хемингуэй, Джеймс Джойс, Эйнштейн, Фрейд, Адлер, Норман Томас, Мейнард Хатчинс из нашего же университета, с его «Великими книгами» и двухлетним бакалавриатом, а еще Линдберг, Амелия Эрхарт и Грета Гарбо. (Какой контраст с нынешними героями и героинями, в основном антиэлитарного и популистского толка: левацкие социальные работники, имеющие доступ к наркотикам врачи «скорой помощи», ведьмы и оккультисты, мистики и гуру возврата к природе, революционеры, феминистки, ребята из «Власти черных» и «Освобождения геев», поджигатели призывных свидетельств – среди нас тоже попадались приверженцы пацифизма, но в большинстве своем они были непрактичными идеалистами. Какие грандиозные перемены нас ждут!)

Так или иначе, у нас были свои мечты и идеалы, а также ощущение своего отличия от остальных, и можете себе представить, как мы впитывали чепуху, которую скармливал нам Франсуа, про особую породу забытых или тайных аристократов, будто мы были представителями некоей скрытой сверхкультуры – слэны, могли бы сказать вы, вспомнив вышедший несколькими годами позже роман Ван Вогта, слэны без усиков! [184] Имеются в виду герои романа А. Э. Ван Вогта «Слэн» (1940), которые должны прийти на смену людям и обладают недоступными им способностями. (Некоторые из нас увлекались фантастикой. Хорошо помню, как увидел в книжном киоске первый выпуск «Удивительных историй» – и стащил его! – пятьдесят лет назад.)

Однажды Франсуа сказал буквально следующее: «В любой мифологии встречаются рассказы о том, как боги нисходят на землю, чтобы возлечь с избранными дочерями рода человеческого. Их семя спускается с небес. Так вот, мы все родились приблизительно в одно и то же время, правильно?»

А затем, почти тогда же, произошло событие, которое до сих пор кажется мне скандальным и шокирующим. Франсуа Бруссар был арестован в небольшом городке к западу от Чикаго по обвинению в сексуальном насилии над юношей-автостопщиком. (Я ведь уже упомянул о движении за освобождение геев, правильно? Так вот, все, что я говорил о контрасте между теми временами и сегодняшним днем, относится и к этому тоже.) Хэл и Чарльз смело отправились туда и добились освобождения под залог. К своему стыду, я уклонился от выполнения этого дружеского долга, хотя и внес некоторую сумму. И вот результат: почти сразу же после освобождения, не повидавшись ни с кем из нас, Франсуа сбежал – просто исчез, сказав перед этим ошеломленному Чарльзу: «Жаль разочаровывать тебя, но я, разумеется, виновен. Просто не мог сопротивляться этому созданию. Я по ошибке принял его за одного из нас – возможно, за императорского пажа». С этим несуразным и легкомысленным ответом закончился чикагский период нашего с Бруссаром знакомства; все мы испытывали смешанные чувства.

Однако по прошествии многих месяцев, а потом и лет, мы старались вспоминать о нем только приятное и забыть все остальное – и сомневаюсь, что мы так упорно поддерживали бы связь друг с другом, если бы не Франсуа, хотя он не подавал о себе вестей. Хэл женился на Маргарет, и писательско-издательские дела завели его в Нью-Йорк, а я вместе с Нарси, которая стала моей женой, отправился в Лос-Анджелес и пустынное высокогорье поблизости от него, где увлекся полевой астрономией. Остальные тоже как-то устроились в жизни, разлетевшись кто куда, при этом не теряя друг друга из вида благодаря встречам выпускников и общим интересам, но в первую очередь – переписке, этому умирающему искусству.

Первой, кто снова наткнулся на Франсуа, была Элизабет: это случилось около 1950 года в Аризоне, где он жил на ранчо, в доме с кучей пристроек, полном мексиканских безделушек (он выхлопотал себе двойное гражданство) и в окружении весьма состоятельных приятелей, людей искусства и оккультистов. Он и сам выглядел вполне преуспевающим, как сообщила она, и в следующие два года каждый из нас навестил его хотя бы однажды (по сороковой федеральной трассе, бывшей шестьдесят шестой, путешествуют очень часто). Уверен, у них с Элизабет потом что-то было – она всегда считалась самой красивой из наших леди (или надо сказать «из женщин нашего товарищества»?) и, возможно, лучше всех сохранила молодость (не считая Нарси!), хотя все они оставались по-девичьи стройными (вероятно, общая генетическая линия? – сейчас я задумываюсь об этом чаще, чем когда-либо).

Визитами дело не ограничилось. После того как его отыскали, Франсуа, ко всеобщему удивлению, принялся посылать нам записки, а временами и длинные письма, и вскоре старая магия снова заработала. Многое случилось за это время – Великая депрессия, фашизм, Вторая мировая война, Хиросима, а потом началась эпоха Маккарти с ее подозрительностью, покаяниями, охотой на ведьм и постоянным страхом… но мы пережили ее сравнительно легко. Я начал думать о нас как о Беспечных – в двойном значении, поскольку мы не пеклись ни о какой великой цели, но нас и не упекли в психушку, как многих наших знакомых и просто современников, хотя каждый пережил и тяжелые неврозы, и кризис среднего возраста. Под магнетическим влиянием Франсуа мы, и я вместе со всеми, снова стали ощущать себя аристократами, но не скрытыми и затерянными, а скорее изгнанными и ссыльными, оказавшимися в стороне от жизни, посвященными в тайну, которую сами не вполне понимали, но все же надеялись раскрыть в будущем. Однажды кто-то сказал мне: «Лучше прожить долгую жизнь, Фред».