Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец

Вспомнив о «мобилах», я тревожно повернулся к подруге.

— Элка, ты никому не звонила?

— Что я — дура? — спокойно сказала она, медленно и неохотно отрывая взгляд от телевизора, по которому показывали телесериал «Стальные жеребцы». — Я же понимаю, что по звонку нас с тобой могут вычислить.

А вот к этому я никак не мог привыкнуть: умная девочка продолжала сладостно смотреть дебильные телесериалы, о которых слова доброго сказать нельзя. В Европе на них, наверное, подсела. И ничто ее от этого отвлечь не могло, она бы на экран поглядывала, даже если бы сейчас в дверь ломиться стали. Посидел я немного, подумал и пошел в ванную, залег в горячую воду и раскрыл журнал «Мальва» с повестью Ивана Ботвинника. Люблю почитать, нежась в горячей воде. Да и заодно тайничок свой проверил, куда светорубы спрятал. Тайник был нехитрый, но надежный: я вытащил решетку, привязал к ней толстый кусок лески, а второй конец — к матерчатой сумке с изделиями бесов. Теперь решетка стояла, прижатая тяжестью опущенной в дымоход сумки, а снаружи ничего видно не было. Этому трюку меня в свое время покойный фатер научил. «И все абгемахт, сынок, — говаривал он. — Ни одна собака не сыщет». И впрямь, пару раз подобная ухоронка меня здорово выручала.

Может, повесть была не слишком интересной, может, тревожно было у меня на душе, только чтение не пошло и мысли сами вернулись к происходящему. Отсиживаться на квартире было глупо, рано или поздно, но кто-то из органов нас вычислит. Но и уходить пока было опасно. Лучше всего, если бы что-то случилось — террористы что-нибудь взорвали или банк гауляйтерства грабанули, тогда бы наши ориентировки быстро выветрились из памяти шуцманов и легавых. И внешность, конечно, следовало изменить. Ждать, когда у тебя волосы отрастут, было просто глупо, но и бриться наголо тоже не следовало. На бритых мальчиков всегда обращают внимание, подозревая, что они либо в армии служат, либо недавно из тюрьмы вышли. Хорошо бы усики наклеить, парик подходящий подобрать. Тут я уже пожалел, что в свое время этим не озаботился. Про норку укромную подумал, а про барахло и парики для смены внешности не сообразил. Но тут уж, как говорится, сам виноват. И еще мне заначку жалко было, приличные деньги у меня в ухоронке остались, жалко, если пропадут. И выручить меня в этом вопросе только соседка могла, но до нее еще дозвониться надо было.

Больше всего меня угнетала неопределенность будущего. В Европах мне ничего не светило, как бы Элка меня ни уговаривала. Европейскому бюро я был совершенно не нужен. Им светорубы нужны. И подполью они тоже нужны. Орлы из Сопротивления много бы дали, чтобы светорубами и доспехами боевых бесов обзавестись. Но тут уж наши цели разительно не совпадали. Они бы меня заставили стать одиноким мстителем или просто изъяли светорубы на нужды подполья. И в Сибирский Союз меня совершенно не тянуло. Нечего мне было делать у товарища Жданова. Папаша мне немного рассказывал о сибирских лагерях, он когда-то уже вместе со Щорсом на берегах реки Вилюй строил социализм, ему это совершенно не понравилось. И получалось, что податься мне некуда, разве что за океан, только ведь туда еще добраться надо, да и там, скорее всего, кисельные берега и молочные реки только по рассказам и существуют.

Но и здесь мне ничего не светило. С одной стороны ко мне гестапо подбиралось, с другой стороны мент Петрович указательным пальцем грозил, сзади дыхание бесов слышалось, а впереди была чистая, ничего не выражающая пустота.

Я добавил в ванную горячей воды и снова уткнулся в журнал. Повесть Ботвинника называлась «Соленые слезы» и повествовала о жизни неведомых мне итальянцев на далеком каменистом острове Сицилия. Может, уроженца тамошних мест рассказ бы и впечатлил, но я только хмыкнул — мне бы итальянские заботы, я бы их за счастье посчитал!

Уже вечером я решился.

— Сиди, телевизор смотри, — сказал я Элке. — Я скоро.

— Ты там не очень-то разгуливай, — сказала Элка с тахты. — А обратно пойдешь, смотри, чтобы за тобой не топали.

В подземке было пусто, но я на всякий случай сменил два вагона, чтобы быть спокойным и знать, что меня никто не пасет.

Мария Никитична была дома.

Впрочем, где еще старушке быть в беспокойное вечернее время?

— Да? — сказала она в трубку.

Узнав меня, она и голоса не изменила.

— Ой, Гошенька, — сказал она оживленно, я даже не сразу сообразил, почему она меня чужим именем называет, а когда понял, задохнулся от восхищения — бывают же на земле умные старушки, не зря их жизнь трепала за холку и обучала всячески, и невзгодами житейскими испытывала! — Тут у нас такое! Такое!

— Что случилось-то, бабань? — с хрипотцой поинтересовался я.

— Соседа моего помнишь? Ну Адьку, к которому бабы постоянно ходили! Отец его еще в картишки поигрывал. Вспомнил? Вот к нему на днях гестапо приходило, заарестовать Адьку с его шмарой хотели, только у них в гостях знакомый бес оказался. Как на пороге он появился, так все врассыпную и кинулись! Ага! А кому хоцца под ихнюю саблю огненную попасть! А потом два дня весь дом трясли, меня, старую, три раза на допрос вызывали, ихний следователь перед моим носом гуттаперчевой дубинкой тряс, все кричал: «Признавайся, старая! А нет, так гнуться станешь не хуже этой дубинки!» Да только в чем признаваться? Я как есть все и выложила: жила, говорю, девка одна у него, складненькая такая, Адька ее двоюродной сестрой называл, а как у них было, не знаю и не ведаю, со свечкой у кровати не стояла. Теперь полон дом шпиков разных, вон один из них у песочницы на скамеечке сидит, газеточку почитывает. Я два раза мимо проходила, гляжу, а он и газетку не меняет, как сидел с «Брехобахтером» за прошлый вторник, так и сейчас с ним сидит, хоть и новая неделя началась. Про Адьку этого говорят, что он с подпола. Ну с какого можно быть подпола? С того самого, которое прячется, а потом на бесов нападает да сберкассы с нашими пенсиями чистит!

— Ладно, бабаня, — прервал я словоохотливую старушку. — Что мне до твоего Адьки? Сама-то как?

— Да чего мне старой сделается? — радостно оживилась Мария Никитична. — Скриплю помаленьку. Оно ведь как, если утром проснешься и ничего не болит, так почитай уже в раю.

— А квартиру этого Адьки опечатали? — спросил я.

— Да кому она нужна, — хихикнула старая. — Гестапо все как есть подчистую вывезло, одни стены голые остались.

— А ты бы поглядела, — предложил я. — Сама говоришь, папаня картежником был, хозяин темными делишками занимался, может, где тайничок с заначкой остался.

— Да ты что, Гошенька, — сказала добрая старушка. — Там и стены простучали, при мне все было, меня же пригласили пристяжной поучаствовать.

— Кем? — не понял я.

— Ну пристяжной, — уже неуверенно повторила старушка. — Свидетелем, Гошенька, при котором обыск проводят, чтобы никто ничего из найденного не спер.