Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

Капитан задумчиво потянулся за трубкой, неторопливо прикурил, еще раз перечитал радиограмму и поскреб затылок. Телеграмма содержала неприкрытый ультиматум, тут и ясновидцем Келли не надо было быть, чтобы понять, что неприятности, которые эти русские так старательно искали на свои задницы, совсем рядом. А капитану Брогарту чужие неприятности были совсем ни к чему, у него и своих хватало.

За ночь он окончательно раскинул мозгами, посоветовался с помощником и боцманом, а утром угрюмо молчащего Русского и грозно матерящегося Жору спустили на талях в красном мотоботе.

— Козлы! — бушевал Жора. — Ну, блин, встретимся, хана вам, гадам! Нет, Илюня, ты когда-нибудь таких козлов видел?

— Не гони! — угрюмо попросил Русской. — За козла и в Антарктиде ответишь!

По указанию капитана Брогарта в бот спустили снегоход, купленный Жорой по случаю в одном из новозеландских магазинов.

— Antarktida, — сказал капитан, показав в сторону белоснежного облака, высвечивающегося у горизонта. — Flackey!

— Hang on! — огрызнулся Хилькевич и мстительно пожелал: — Gorblimy! [8] На прощальные слова капитана Жора послал его в баню и пожелал провалиться.

И вот уже третий день они уходили от погони.

— Ты езжай, — сказал Илья Константинович Русской. — Они же меня ищут!

Жора Хилькевич выставил средний палец.

— Братила, — проникновенно сказал он. — Ты за кого меня считаешь? Жора кентов не бросает. Жаль, у нас с тобой стволов нет. А то бы запросто — подстерегли бы мы этих охотничков за торосами — и привет пингвинам!

— Надоело, — сказал Русской. — Первый раз интереснее было. Я уже замерз. Ты, Жорик, как хочешь, а я останусь. Пусть пристрелят. Хочется, чтобы все быстрее кончилось.

— Братила, да ты что? — удивился Жора Хилькевич, колдуя над двигателем снегохода. — Нельзя сдаваться. Я прикинул, тут до полюса хрен да маленько. Я уже и флаг припас. Водрузим и красочкой на торосе — «здесь были Жорик и Илюша». Классно получится! Я сам сдаваться не буду и тебе не дам. Поехали!

Снегоход взревел.

Илья Константинович Русской тяжело взгромоздился на холодное кожаное сиденье и взялся за крутые, крепкие и холодные бока неутомимого товарища.

В конце концов, до Южного полюса было не более часа хода. Пусть хоть знамя и надпись на скале в виде памяти останутся!

— Об одном жалею, братан! — кричал Жорик, напряженно глядя вперед. — Связи у нас нет, мы бы здесь пингвинов нашмаляли — «Муромца» не хватило бы. Слышь, Илюша, а что про них говорят — вкусные они или так, ерунда одна? А этот китобой все-таки сука конченая — за борт списал и ни одной бутылки нам не положил!

Церковь блистала золотым куполом.

Среди снега и льда она выглядела сказочной избушкой на курьих ножках — красочная, небольшая и оттого уютная, церковь явно не принадлежала этому суровому холодному миру, она казалась в нем сторонним строением.

Гимаев смотрел, как в раскрытые двери ее степенно и неторопливо входят пингвины. Вальяжной походкой и оперением они походили на оперных певцов.

— Они даже креститься научились, — вздохнул Сударушкин. — Только странно крестятся — открытым ластом. А главное — там магнитофон постоянно работает. Церковную музыку играет. Пингвины стоят, клювами щелкают. Нравится им.

— Как католики, — сказал Гимаев.

Сударушкин непонятливо уставился на него.

— Крестятся, как католики, — объяснил Гимаев. — Понятное дело, откуда им православным обрядам научиться? Раньше сюда сплошных атеистов присылали, а потом лет восемь наша станция вообще законсервирована была. Церковь-то откуда?

— Ну, насчет католиков… Ты сам посуди, как они из ласта три перста соорудят? А церковь полярник наш построил. Ну тот, которого в конце прошлого века в Думу выбрали. Он здесь день рождения отмечал с друзьями и знакомыми. Вот на радостях и отгрохал во льдах церквушку.

Из церкви пингвины выходили так же чинно, даже казались удовлетворенными.

— Ну что, кофейку попьем? — предложил Сударушкин. — Это, конечно, не «Маккофе», но смею заверить, даже лучше. Здесь прямые поставки. Липу не подсунут. А после обеда можно к американцам намылиться. У них хорошо, бар свой есть, спутниковое телевидение. Оно и у нас есть, но на фига свои генераторы жечь, если можно на халяву у американцев посмотреть?

— А до обеда?

— А до обеда я на побережье смотаюсь, показания приборов сниму, — Сударушкин открыл перед ним дверь. — Мужики сегодня на ледник Росса отправились, а мне судьба за аппаратурой следить. Вы-то надолго?

— Как обстоятельства сложатся, — Гимаев снял шапку и принялся расстегивать доху. В предбаннике российской базы было тепло, на входной двери висел огромный цветной плакат с изображением обнаженной Мадонны.

— Повесили для прикола, — извиняющимся тоном сказал Сударушкин.

Кофе и в самом деле оказался хорошим. А главное — горячим.

— Что нового на материке? — поинтересовался Сударушкин. — Нет, вы не думайте, новости мы каждый день смотрим, но вы все-таки из столицы, там свои слухи, особенные, Москва же к Кремлю ближе.

Поговорили о новостях. Больше всего Сударушкина поразило, что музыканты рок-группы «Звенящие» в свой состав включили бас-геликон и корнет-а-пистон.

— Лихо, лихо, — беспричинно потирая руки, смеялся он. — Диск, случайно, не привезли, Анатолий Сергеевич? Жаль, жаль, я старый меломан, хотелось бы послушать. Я ведь каждую смену по полторы сотни дисков привожу. Сменщики берегут, понимают. А последнее время они тоже коллекцию пополнять стали, теперь в Антарктиде музыкальный рай.

Снаружи послышался странный треск, словно кто-то огромный провел гигантским рашпилем по ледяным торосам.

— Это еще что за хрень? — вскочил Сударушкин.

Хватая шапки, они торопливо выскочили на мороз.

В синем безоблачном небе, огромным колпаком накрывшем ледяное пространство, медленно двигался огненный шар, оставляющий за собой белоснежный перистый след. Треск исходил с небес, словно огненный шар и в самом деле разрывал пространство на две неравные части.

Огненный шар уверенно проследовал к неровному из-за ледяных торосов горизонту, скрылся из глаз и где-то вдали вверх вырвался белый фонтан, который стремительно приобретал грибообразную форму. Земля под ногами ожила, затряслась.

Гимаев схватил Сударушкина за руку.

— В дом! — заорал он. — В дом, Николай Алексеевич!

Пингвины тоже почувствовали угрозу. Теснясь и толкаясь крыльями, они кинулись в церковь.

Дальнейшего Гимаев с Сударушкиным уже не слышали. Они ворвались на станцию, захлопнули все двери и присели у стены, с ужасом ожидая прихода ударной волны.

— Ё-моё! — сказал Сударушкин, круглыми глазами глядя на Гимаева. — Да что же это такое? Война началась, что ли? Конец американцам, прямо по ним пришлось. Жаль, у них такие клевые записи Луи Армстронга…