Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

Илья Константинович снова застонал и впился пальцами в волосы. Ну что стоило съесть и третьего! Так нет, отказался, дурак!

Жора Хилькевич ел. Илья Константинович слышал, как ест товарищ. Жора еле слышно чавкал, но его осторожное и деликатное чавканье для слуха Ильи Константиновича было сродни ударам грома. Ну как можно есть, если рядом умирает от голода протестующий товарищ? Это был пир во время чумы, иначе это назвать было просто невозможно.

Илья Константинович принялся деловито затыкать уши ватином, надерганным из подкладки пиджака. Покончив с этим, он снова улегся лицом к стене.

В Гуаньчжоу, помнится, Ван Сы Лин учил его, как правильно готовить ягненка с пятью специями. Надо взять полтора килограмма мяса ягненка без костей, обжарить его в масле. А специи? Какие были специи! Лук, две ложки натертого имбирного корня, зубец чеснока, ложка «порошка пяти специй», соевый соус, еще какой-то, красный и желтый перец, ложка семян кунжута и киндза. «Попробуй, попробуй, — ласково улыбаясь в тридцать два зуба и щуря раскосые узенькие глазки, говорил Ван Сы Лин. — Пальчики оближешь, клянусь Небом!» Мясо выглядело так заманчиво, что Илья Константинович выхватил кусок из вока прямо голыми руками и жадно впился в него. У мяса был отвратительный вкус сырой рыбы.

— Да, братила, — послышался рядом озабоченный голос Жоры Хилькевича. — Такой голодовкой нам пингвинов не убедить! Плавники-то зачем жрешь?

Илья Константинович открыл глаза и обнаружил, что сидит у камня, служившего им обеденным столом, с куском сырой рыбы в руках.

Он брезгливо отбросил кусок в сторону и заплакал.

— Холодильники — это хорошо, — наставительно сказал лысый пингвин. — Холодильники — это очень хорошо. Но глупо с косяка макрели поиметь всего один хвост! А за холодильники императорское семейство объявило вам за них свою высочайшую благодарность.

— Вытрись ты ею! — подавленно сказал Жора. — Волю, волю давай, петух неощипанный!

Сам того не зная, Жора Хилькевич использовал сократовскую формулировку понятия человека. Что с того, что ты ходишь на двух лапах и еще двумя конечностями размахиваешь? Радости в том, что у тебя одна голова? Перья свои куда денешь, хвост свой нещипаный куда спрячешь? Шнобель зубастый тебя выдает с головой, негуманоид проклятый! Если дятел начнет изъясняться на английском, как кокни или лорд, это еще не сделает его человеком, — все равно он личинки из-под коры деревьев будет выдалбливать и по лесу с криками летать. Человек понятие сложное, он даже может разум потерять, а все равно будет считаться человеком. Маугли тому примером. Ну, жил с волками, медведь Балу с пантерой Багирой у него в учителях были, а старый питон Каа в приятелях. И все равно он человек, а не волк и не птица. — Примат, — с отвращением сказал лысый пингвин.

— Пусть примат, пусть даже обезьяна, так ведь человекообразная, понял ты, дятел антарктический? Воображение — вот главное отличие разумного существа от остального животного мира. У тебя воображение есть? Можешь ты представить, что творится за пределами Земли? Ты даже звезды увидеть не можешь. Стоит тебе голову вверх задрать, как все вокруг кружиться начинает, и ты на спину падаешь!

Жора еще долго орал, используя разные сильные выражения и оскорбляя пингвина наспех придуманными кличками. Сразу видно было — довели человека. В таком состоянии ему только на охоту отправляться, можно ручаться — стрелять будет без промахов.

Лысый пингвин только клюв разевал, пытаясь вставить слово между Жориными междометиями и проклятиями, но это ему не удавалось. Пингвин развел крылья в стороны, словно говоря своей горестной позой: нет, вы видели? Убедившись, что и на это никто не обращает внимания, пингвин заковылял к выходу. На выход с тяжелым грохотом легла каменная плита.

— Ну, чего ты разорался? — морщась, спросил Русской. — Многого ты этим добился?

Жора надулся.

— Но ластокрыла ты зря обидел, — подумал Русской вслух. — Вдруг они злопамятные!

— Пингвина, — упрямо поправил Жора. — Они, братан, себя могут как хочешь называть. Только как родились они птицами безмозглыми, так и помрут ими. Человек тем и отличается от животного, что он слово свое держит. А эти рыбоеды даже не знают, что это такое — слово дать. Знаешь, — задумчиво добавил он после небольшой паузы, — они мне некоторых наших бизнесменов напоминают. Им бы тоже — отбакланить, а там хоть трава не расти.

— Я так понял, что нас не отпустят, — подавленно сказал Русской.

— Правильно понял, братан. — Жора подошел и покачал камень, закрывающий вход. Камень даже не пошевелился. — Интересно, не ластами же они его закрывают!

А в это время Лас-Вегас прощался с полярниками. Нет, не в том смысле, который обычно имеют в виду, произнося эти слова. Просто наши полярники покидали гостеприимную Америку.

Глава сицилийской семьи дон Гамбусино, курирующей казино, смахивал слезы радости. На прощание он подарил Гимаеву карту Северной Америки, на которой вместо Лас-Вегаса чернело пятно.

— Чтобы вы меня так помнили, как я вас уже забыл, — словно коренной одессит помечтал он. — Мне было приятно, господин Гимаев, что вы посетили наш город, но не скрою, еще приятнее, что вы его покидаете. Хочется надеяться, что отныне мы будем встречаться где-нибудь в Каннах, Сан-Марино или Монако. В Монте-Карло, несомненно, найдутся заведения, отвечающие вашим многочисленным талантам и удивительному везению. И улыбка у него была такой искренней, что сомнений не возникало — возвращаться в Лас-Вегас не стоило ни при каких обстоятельствах.

Шеф городской полиции, по столь торжественному случаю одетый в парадную форму, нежно прощался с Сударушкиным.

— Доставили вы нам беспокойство, мистер Сударушкин, — сказал он, нервно обмахиваясь форменной фуражкой. — Шутка ли, пятьдесят шесть скандалов на сексуальной почве. Такого в нашем городке давненько не случалось. Как вы себя чувствуете? Мне кажется, вам не мешало бы пообщаться с хорошим психоаналитиком. Я не настаиваю, но с вами явно что-то происходит.

Сударушкин, которого крепко держала за руку Дафна Меддоуз, только вздыхал и тревожно оглядывался.

У входа в аэропорт стояла толпа женщин, среди которых выделались городские жрицы любви.

Они кричали что-то приветственное и вместе с тем прощальное, над женской толпой взвился наспех изготовленный транспарант. На белом ситце разноцветными губными помадами было криво начертано: «Мы с тобой, Колья! We Law Yu!» Герд Блау стоял в толпе женщин и кричал ничуть не меньше их и столь же откровенно о своих несбывшихся желаниях.

— Мистер Сударушкин, — сказал начальник полиции. — Не надо грустить. Мисс Меддоуз прекрасная женщина. Вы не можете представить, она восьмой раз выходит замуж и опять удачно. Ее не пугает даже то, что ей придется жить в дикой России. Правда, что по пригородам Москвы ходят живые медведи? Я читал в «Нью-Йорк таймс»…