Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

По проходу прошел хмурый усатый проводник с дымящимся чайником в руках.

— А что, мил человек, — обратился к проводнику обладатель армяка. — Говорят, в этих местах на дорогах банды пошаливают?

Проводник глянул на него, оглядел копошащихся рядом детей.

— Это как сказать, — уклончиво сказал он. — Всякий народ бывает. Иной раз глянешь — чистые бандиты, а приглядишься — бойцы революционной армии, а другой раз точно знаешь — защитнички пришли, а на поверку они настоящими бандитами оказываются.

— До Лукоморска далеко? — поинтересовался Кторов.

Проводник окинул его взглядом, словно пытался определить социальный статус, не определил, но все-таки отозвался:

— А это как с углем в Харькове повезет, а то, глядишь, ведрами на станциях закупать придется.

Ехать в общем вагоне — не сахар, но Антон уже ко всему привык, в его жизни и не такое случалось. Тем не менее приходилось держать ухо востро: мазурики по вагонам перед Харьковом зашустрили усердно, и люди среди них попадались всякие — от морячка балтийского, опоясанного пулеметными лентами и с ручной гранатой на поясе, до странного приблатненного человечка в малиновом пиджаке и соломенной шляпой-канотье на нестриженой лохматой голове. Встречались и вообще странные личности в строгих английских френчах с оторванными погонами, в казачьих галифе и солдатских сапогах с грубыми голенищами. С верхней полки у кого-то увели сидор, и несколько часов Кторову пришлось выслушивать гневный и обиженный мат потерпевшего, а привычные ко всему дети сидели на отцовском армяке, хихикали и шепотом переговаривались между собой.

Харьков их встретил обложным дождем и революционными плакатами на стенах вокзала. Поезд стоял долго, и мимо постоянно ходили женщины, предлагая компот, молоко в глечиках и нехитрую домашнюю снедь за сумасшедшие украинские карбованцы, а некоторые — закутанные в платки — шепотом предлагали мужчинам стыдные услуги. На площади перед вокзалом кипел людской водоворот, шныряли всезнающие беспризорники, прогуливался въедливый наряд в скрипучих кожаных черных регланах и серых шинелях, и цыганки в цветастых юбках голосисто обступали намеченные жертвы, а за всей этой людской никому не нужной суетой с крыш близлежащих домов наблюдали равнодушные красноногие и горбоносые голуби.

Слава богу, уголь им подвезли, и грузили его на паровоз трое молодых украинцев — неторопливых, сноровистых, не делающих лишних движений и не отвлекающихся на ненужные разговоры.

На соседних путях стояли товарняки, сформированные из теплушек и открытых платформ. На платформах всхрапывали нервно кони, и Кторов вдруг подумал, что напрасно отцы-командиры так относятся к животным — обдует их весенним ветром в пути, полягут кони ни за понюх табака! И его словно услышали — как по команде, бойцы стали спускать лошадей с платформ и заводить их в теплушки, занимая место животных: война кое-где еще шла, война, и на войне этой жизнь строевой лошади стоила куда больше человеческой.

— Вот так, — сказал усатый проводник вернувшемуся в вагон Кторову. — Будет так и дальше везти, к утру в Лукоморске окажемся, — он снова скользнул взглядом, стараясь определить, какое обращение — «господин» или «товарищ» — ближе пассажиру, не определил и осторожно добавил: — Сударь.

— Слушай, — сказал Антон. — Деньги у меня есть. Поспать бы мне малость в нормальных условиях. Здесь разве уснешь? А и уснешь, нахватаешься разных вредных для жизни и здоровья насекомых. Не выручишь?

Проводник, которого звали Григорием Кузьмичом, выручил. А чего не выручить хорошего человека, у которого имеются деньги и который эти деньги желает потратить на улучшение своих бытовых удобств? Тем более что остановки становились все чаще и чаще, и самому проводнику отдыха не предвиделось? Поезд тронулся, а Кторов уже сидел в служебном купе и пил горячий приторный чай из обжигающей пальцы алюминиевой кружки, и все вспоминал с грустной усмешкой берлинский экспресс с его спальными местами, умывальником в купе и чопорными проводниками, разносящими по утрам ароматный вкусный чай в высоких стаканах и серебряных подстаканниках.

Дверь открылась, и в служебное купе вошел некто, пахнущий плохо выделанной шкурой теленка, водкой и смертью.

— В соседях будете? — неприятно ослабившись, спросил он. — Документы? Мандат?

— Ваш мандат на право проверки? — свою очередь поинтересовался Кторов.

Мандат чекиста впечатлял, только вот сам Антон первым впечатлениям не слишком доверял. Хватало еще на Руси авантюристов, имевших на руках письма за подписью Дзержинского и даже Ульянова-Ленина. Народ на Руси был неграмотный, покажешь такому бумагу со свободной размашистой подписью и неразборчивой печатью, и вот тебя уже за посланника Господа нашего принимают, и кланяются подобострастно. Впрочем, у чекиста бумаги были в порядке.

Поколебавшись, Кторов протянул ему свой мандат.

Увидев размашистую подпись Дзержинского, чекист снова заулыбался, но уже иначе. Словно волкодав, который признал своего, а потому и клыки спрятал.

— Ну, — сказал он, возвращая бумагу Кторову и переходя на «ты», — выходит, мы с тобой с одного котла кашу хлебаем? К себе, извини, не приглашаем, сам понимаешь — почта. Но ежели что, поддержку окажем в два ствола.

В Лукоморск поезд прибыл ранним утром.

Как обычно в такое время года утро было холодным, но день медленно наливался спелой голубизной, обещавшей жару. Кторов встал рано и даже успел попить с Григорием Кузьмичом чаю. Проводник разговаривал охотно, но вполголоса, поглядывая с видимой опаской на служебное отделение, в котором засели чекисты со своей почтой.

— Вы здесь ухо востро держите, — благожелательно говорил проводник. — Места здесь неспокойные, одно время за сутки власть по два-три раза из рук в руки переходила. Да и сейчас, говорят, батька Кумок никому покоя не дает. Местный он, потому его ЧОН гоняет, а поймать никак не может. Не любит он большевичков, сильно не любит.

— Мне с ним детей не крестить, — отхлебывая горячий сладкий чай, сказал Антон. — У него дела свои, а у меня свои. Нет у нас общих интересов. Проводник еле заметно усмехнулся.

— Так ведь оно как бывает, — сказал он. — Сегодня и интересов общих нет, а завтра вместе банчишко метнули, надо карты раздавать. Я к чему клоню: городок этот непростой, на первый взгляд многое странным показаться может. Так вы не удивляйтесь, в жизни много странного происходит, но, как говаривал мой дед, чудес на свете не бывает, рано или поздно все находит свое простое и жизненное объяснение.

— Умный у вас был дед, — осторожно заметил Кторов. — Истинный философ.

— Приказчиком он служил, — сказал проводник. — В магазине Семена Глузмана на Сретенке. Но я не про дедушку, он свое, слава богу, пожил. Успел, ага. Аккурат перед революцией помер. Девяносто второй ему шел. Я это к тому, что вам здесь многое странным может показаться. Так вы не спешите удивляться. Лукоморск он и есть Лукоморск. Просто у каждого города — своя душа. И тут проводник говорил очевидные истины.