Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

Костомыш был известным фрондером и не стеснялся свободных язвительных высказываний в адрес власть предержащих. Но рассказ его запал в душу Глеба Бокия. Он навел справки и узнал, что Александр Карамышев был не просто преподавателем Горного училища, он в свое время блистательно окончил Екатеринбургское горное училище, Московский и Упсальский университеты, под руководством самого Карла Линнея защитил диссертацию о сибирских растениях и был избран членом-корреспондентом Российской и Шведской академий, являясь к тому же автором многочисленных научных работ по геогнозии [52] Так раньше называлась наука геология. , минералогии и химии. И вдруг блестящий исследователь, перед которым открывалось самое широкое поле деятельности, забрасывает все, оставляет Петербург и занимает должность директора ассигнационной конторы в Иркутске, где и прозябает последующие десять лет и лишь под конец жизни возвращается к научной деятельности, занимаясь поисками — и успешными! — рудных жил в районе Колываново-Воскресенских заводов. Причина столь странного поведения казалась непонятным многим, но не Глебу. Все упиралось в политику, черт бы ее побрал! Как только весть о том, что Карамышев может делать камни прозрачными, донеслась до полиции, на изобретение было наложено табу, а самого изобретателя сослали подальше. Втаптывать дворянина в грязь не стали, дали должность, но разве могла она сравниться с той жизнью, которую он мог прожить!

Пылкому воображению Глеба представлялись геологи, изучающие недра и видящие их внутреннюю суть, а потому могущие точно сказать, где нужно бурить скважину, а где даже не стоит пытаться, где необходимо закладывать рудники, а еще его буйному революционному воображению представлялись партийные боевики, которые с приборами Карамышева в руках, которые Глеб для себя называл интрагеоскопами, обследуют места возможного захоронения кладов, получая таким образом средства, необходимые для победы революции в России.

И все это кануло без вести в прошлом, потому что кто-то побоялся потрясения государственных устоев! Глеб Бокий испытывал к этому человеку ненависть.

Поэтому уже после революции, заняв значительную должность в ВЧК, Глеб Бокий приказал направлять в его адрес информацию о небывалых событиях, изобретениях, загадочных и тайных явлениях, имевших место на территории республики, и даже принялся подбирать для работы специальную агентуру. К тому времени он для себя уже делил разведку на политическую и научную. Первой должны были заниматься революционные романтики, фанатики и авантюристы, второе направление могло быть доступно лишь людям, имеющим определенный склад ума, для которых ночные бдения над зашифрованным посланием приносили большее удовлетворение, чем скитания во вражеском тылу, перестрелки и лихие захваты штабов и пленных. Глеб Бокий подбирал в эту группу аналитиков, способных расчленить явление на важнейшие составные части, дать полную и обоснованную оценку каждой из них и таким образом определить степень опасности (или полезности) изучаемого явления в самом недалеком будущем.

— Глеб, — сказал ему Дзержинский. — Вы расточительны. Вы смотрите в будущее, а мы пока решаем единственную тактическую задачу — удержаться у власти. Если мы не удержимся — все ваши идеи окажутся просто ненужными.

— Я вас сильно уважаю, — глухо сказал Бокий. — Но эту работу надо закладывать сегодня. Завтра мы уже опоздаем это сделать. Государство, особенно государство рабочих и крестьян, на которое ополчился весь мир, не сможет существовать без сильного научно-технического потенциала. Владимир Ильич это хорошо понимает, иначе бы мы не закладывали в голодное время такое количество научных институтов. Это требование времени.

— Да я согласен, согласен, — сухо и безрадостно рассмеялся Дзержинский, поднимая обе руки. — Только, дорогой мой Глеб Иванович, положение в стране пока требует от нас решения стольких политических задач, что на все остальное времени пока не остается. Вот вы в Петербурге были, сколько же расстрелять пришлось, чтобы в городе было спокойно!

Бокий сухо сказал:

— Слишком много стреляли, Феликс Эдмундович. Если бы не истерики Зиновьева, который во всем видел контрреволюцию, жертв было бы меньше. Кровожадный и трусливый человек. Если дать ему волю, в Питере останутся только он с семьей и его родственники.

— Революция, Глеб, невозможна без перегибов — она строится субъективно, ведь никакого опыта нет, и приходится всегда опираться на собственные суждения о будущем.

— Оттого-то мне и беспокойно. Обещали мир и спокойствие, а на деле залили страну кровью. Когда-нибудь с нас спросится.

— Достоевского начитались? — Дзержинский приподнялся и заглянул в глаза Бокию. — Не мы все начали, не мы. Мы сначала и Духонина отпустили, и Краснову с Корниловым под честное слово свободу дали. У тебя все?

Бокий подумал.

— Есть один человечек, — сказал он. — Бывший приват-доцент, зовут его Гроссом Фридрихом Павловичем. Мне доложили, что он с помощью зеркал пытается заглянуть в будущее. Так вот, он говорит о том, что эра Ульянова-Ленина в политике недолговечна, а его место займет некий стальной человек, выходец с Кавказа, и это правление принесет России высшее могущество и жесточайшие страдания.

Дзержинский сел на стул, с непонятным любопытством разглядывая Бокия.

— А что? — вдруг весело спросил он. — Мы-то с тобой знаем, о ком идет речь. И надо сказать, что это не худший вариант. Он более предсказуем, чем Лев Давидович и прочая шатия-братия. Как его, говоришь? Фридрих Павлович Гросс? С помощью зеркал, говоришь? Надо же — русский Нострадамус! — он сделал пометку на листочке бумаге, потом спохватился, что может показаться слишком бездушным, и тревожно поднял голову: — А что он говорит об Ильиче?

Бокий молча пожал плечами.

— И долго ты собираешься меня разглядывать? — спросил кот. — Извини, — Антон смущенно отвел глаза в сторону. — Но и ты должен понять, я раньше говорящих котов никогда не видел.

— Ты многого не видел, — кот с заметным усилием вспрыгнул на скамейку и лег рядом. — Но хорошо держишься, почти не удивляешься. И правильно — еще Гюго говорил, что животные суть не что иное, как прообразы людских добродетелей и пороков, блуждающие перед вашим взором призраки ваших душ.

— Откуда ты меня знаешь? — спросил Кторов.

— Здрасьте! А на фига я тебя обнюхивал в подвале? — обиделся кот. — Сам понимаешь, полная информация о людях — залог успешной работы. Не веришь? Зря! — кот зажмурился и скороговоркой пробормотал: — Кторов Антон Георгиевич, одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения, родился в Одессе, там же окончил реальное училище и позже Одесское коммерческое имени императора Николая I, под судом и следствием состоял дважды, участвовал в боевых действиях против румынской армии, после октябрьского государственного переворота работал в Одесской ЧК, потом в Наркомпросе, ну, темные страницы твоей истории мы пропустим, хотя они и могут сыграть определенную положительную роль, затем был рядовым на Западном фронте с Юденичем, потом в Первой Конной, подполье, Разведупр, и наконец особо секретный научный агент коллегии ВЧК. Владение языками: идиш, немецкий — отлично, французский — хорошо, румынский и польский — на троечку. Ну, и награды: два ордена Красного Знамени — оба за выполнение специальных заданий правительства РСФСР. Ничего не упустил?