Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

— Не учи ученого, Баюн, — сказал Кторов строго. — Учитель выискался. Мало того что на колени забрался, ты еще и в душу пытаешься залезть. Ты мне вот что скажи: были события, о которых я тебя спрашивал, или бред это?

Кот обиженно сел, щурясь, разглядывал нового знакомого.

— Странный ты человек, Кторов, — сказал он. — Ты кого спрашиваешь? Ты ведь говорящего кота спрашиваешь, и тебе это даже странным уже не кажется. Думаешь, сейчас он все тебе выложит. Зря, зря. Понимать должен — это Лукоморск, тут тебе еще многое странным покажется. Помнится, здесь у нас Александр Сергеевич проездом бывал с родительницей своей. Милейший мальчишка — как разинул рот, так до отъезда его не закрывал. «Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит!»

— А это правда? — поинтересовался Антон.

— Поэтическое преувеличение, — довольно мурлыкнул кот, елозя мордой по кторовским коленям. — Что ты хочешь, ему еще двенадцати не было. Но путаться в Лукоморске ни с кем не советую. Чешуя да слизь еще полбеды, можно на настоящие неприятности нарваться. Солитера хватал когда-нибудь? То-то и оно! Выйди в полдень на берег, многое поймешь.

Кот снова сел.

— Разнежился я здесь с тобой, — сурово сказал он. — Но я в тебе, Кторов, не ошибся. В среду сюда приходи. В это же время. Валерьянки захвати, рыбки, лучше, конечно, речной, морская мне уже как кость в горле. Ты ведь радоваться должен — такие агенты не каждый день случаются, никто ведь на меня и подумать не может, а я существо наблюдательное, интересующееся, потому и потянуло к тебе, ведь ужас как поговорить захотелось. Тут ведь больше молчать приходится. Подашь голос — живо камнем голову пробьют, а то и на костре сожгут. Сам понимаешь — малороссы, еще Гоголь отмечал, что они в глубине души остаются язычниками.

— Так значит, завтра мне с ЧОНом лучше все же поехать? — вспомнив разговор, поинтересовался Антон.

— А то! — ответствовал кот, вытянулся, запустив когти в скамью, и для остроты ощущений подрал ее немного — не до свежих белых царапин, а так, чтобы сноровку и остроту когтей показать.

Проснулся Антон уже ночью — от голосов на улице.

Некоторое время он лежал, прислушиваясь к невнятному разговору за окном, постепенно разбирая голоса — говорили между собой Остап Котик и его мать Дарья Фотиевна.

— Вы поплавайте, поплавайте, мамо, — ласково говорил юноша. — Я ж понимаю, трудно вам на берегу усидеть, сохнет все. А я утречком раненько с тележкой на берег приеду, чтобы вам не подсыхать долго.

— Так проспишь же ты, Ося, — грудным голосом отозвалась мать. — Прошлый раз проспал, и вообще, у меня на тебя надежда небольшая. Ну что ты в ней нашел, в этой своей Чека? Не ровен час убьют, сколько ж разной погани по земле скитается. Та я ж все жданочки выплачу!

— Ой, мамо, — с некоторой резкостью сказал Остап. — Снова в тот же суп воду льете! Сколько ж можно? Стары вы уже, не поймете, в чем острота и цымус революции. А я вам так скажу, люди эти ваши отлучки тоже понять неправильно могут, скажут однажды: а куда это Дарья Фотиевна плавает по ночам? И кто ж тогда вам добро сделает, кто листком от непрошеного взгляда прикроет? Кто, если не сын родной! — Так-то оно так, — соглашалась мать. — Да все равно боязно мне.

— А это уж обязательно, — вздохнул Остап. — Все боятся, и главное, по нашей жизни — боятся всего. И человека незнакомого, и стука в дверь ночного непрошеного… Так жизнь такая, мамо, пошла. Не нам ее менять, сил у нас на то не хватает. — Он помолчал, потом сказал: — Так я вас провожу до берега? Время-то, мамо, ночное, опасное.

— Да проводи, — согласилась мать. — А утром не приходи, поспи лучше лишний часочек. Я у Дарькиной скалы отлежусь, пока в порядок все не придет. Там тихо, и людей никогда не бывает.

— Людей нет, — согласился сын. — А эти, из катакомб? Им ведь наши законы не писаны.

— Да на што я им, — вздохнула Дарья Фотиевна. — На што я им — мокрая да необсохлая? Это у Папы Папандопуло глаза сразу загорелись, драхмы в глазах светиться стали да доллары. Хорошо, Шурку Кумка на берег принесло, а у него с Папой свои счеты были. Кабы не Кумок, искал бы ты меня, Ося, в самой Греции, если не дальше. Умыкнул бы да продал! А тут, пока он с Папандопуло разбирался, мне облегчение и вышло.

Хлопнула калитка, где-то неподалеку сонно брехнула собака — то ли на людей, то ли во сне чего-то нехорошее увидала. И вновь наступила тишина.

Голоса медленно удалялись.

Антон на ощупь пробрался к столу, нацедил в кружку из ведра воды и долго пил, посматривая на ночное небо с тенями цветущих деревьев на нем.

Вот и еще одна загадка открылась ему. И трудно было понять — ждать от этой загадки каких-нибудь неприятностей или все происходящее к нему не имеет ни малейшего отношения, а значит, и беспокоиться Антону Кторову не о чем.

Антон, как был в бязевых белых подштанниках да с голым торсом, вышел во двор. Лишь ноги сунул в стоящие у порога высокие резиновые галоши, которые были бы впору любому, кто пожелал ими воспользоваться.

Нежно пахло цветом.

Яркие южные созвездия повисли над Лукоморском, переливаясь, помигивая, вспыхивая и вновь загасая, они горели над домами. Стояла тишина, в которую вплетался шум далеких черноморских волн, набегающих на каменистый пляж побережья, печальный крик козодоя, преждевременно начавшего искать над побережьем мошку, и ленивое гавканье дворовых собак, что лаяли, вовсе не желая подать тревогу, а так — показать остальным, что живы и находятся на своем посту.

И ничего здесь не напоминало о какой-либо угрозе: мирный курортный городок, где и бандиты должны были выглядеть степенно и приветливо, обращаться к любому горожанину исключительно на «вы», а грабить так, чтобы и у обиженного обывателя оставалось достаточно средств, дабы залить свои обиды и печали стаканчиком превосходного хереса.

Утром Дарья Фотиевна суетилась по хозяйству, щебетала, играя ямочками на щечках и показывая жемчужные зубки, и вела с Антоном кокетливые разговоры, в которых неназойливое заигрывание перемежалось двусмысленными фразами и наивным, но откровенным желанием понравиться…

Приличия ради Антон посидел пару часиков за бумагами. На этот раз неожиданно сочинительство его увлекло, он на полном серьезе принялся излагать историю захвата уездного центра Джеберда и спохватился лишь тогда, когда время на его часах, подвешенных на гвоздик у стола, пошло на полдень. Он еще вчера понял, что надо быть внимательнее. Вернувшись домой, он обнаружил, что в портфеле его тщательно покопались, а записи, оставленные на столе, любознательно прочитали.

— Снидать будете? — аппетитно выглядела Дарья Фотиевна, слов нет, но, на взгляд Антона Кторова, для него она уже была старовата. Да и намеки кота не прошли бесследно.