Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

Как бы то ни было, но охотников покончить с Черным сотником не находилось, в герои никто из селян не рвался, а число изрубленных путников на проселочных дорогах в окрестностях Лукоморска все росло, и конца начатому страшному счету видно не было. В сказки Кторов особо не верил, поэтому считал, что дело не в адских созданиях, не в каких-то сверхсуществах, не могущих закончить свой жизненный путь на земле, а в обыкновенных бандитах, все еще продолжающих свои черные дела во все еще беспокойное время.

— Желаете войти в историю? — усмехнулся Кторов.

— А сейчас вся жизнь историческая, — ответно хмыкнул Гнатюк. — И потом, сдается мне, что вы окажетесь полезны.

— Разве вы не знаете, где он скрывается? — удивился Антон. — Я думал, что вы его вычислили.

— Вычислили, вычислили, — неохотно сказал чекист. — Только ведь не это главное, теперь все заключается в том, чтобы заставить его проявить себя.

— И в чем это должно заключаться?

— А разве не ясно? — удивился чекист. — Он должен показать себя Черным сотником.

— А когда выезжать?

— А завтра утречком и двинем, — сказал Гнатюк. — В седле держитесь? Вот и славно. А спокойного жеребчика мы вам подберем, уж не сомневайтесь — смирным будет, как святоша после причастия.

У входа в трактир был красочный плакат, изготовленный из лакированной рекламной картонки сигарет «Дюшес», на которой была изображена аппетитная бабенка с дымящейся папиросой в руке. Плакат извещал, что в трактире в ассортименте имеется сало, солености и как главную приманку для посетителей плакат обещал виктролу с изрядной коллекцией грампластинок.

Коллекция грампластинок ожиданий не обманула: среди них оказался дореволюционный Вертинский, Петр Лещенко, Собинов, Шаляпин, Лемешев, тяжелые немецкие диски с записями оркестра под управлением Руди Креймера, и Ляля Черная с Надеждой Плевицкой, и исполнительница песенок из далекой заграничной жизни Иза Кремер, — глаза разбегались от обилия иностранных этикеток, да и имена исполнителей были достойные, славные.

— Да, да, — печально сказал хозяин трактира. — Сам меломан, понимаю ваше состояние. Но здесь… Кому это нужно? Садитесь, товарищ, ваш сейчас обслужат.

И видно было, что непривычно ему было произносить это шипящее, торчащее согласными буквами слово, не привык он к нему, а еще было видно, что и привыкать к нему хозяину не особенно хочется.

…Сало в трактире было в том же выборе, что и на рынке, солености тоже не отличались разнообразием, однако с лживой рекламой несколько мирило наличие приличного холодца, который подали с хреном и крепчайшей горчицей, от которой еще на расстоянии начинало гореть во рту.

Да и самогон оказался превосходным — чистейший, по прозрачности своей он мог спорить со слезами ангела, а уж крепости был необыкновенной и настоян был на полыни и смородиновом листе. И все-таки провинция это была, наивная провинция.

Слушать прозрачного Моцарта хорошо было бы в ресторане, попивая «Клико» с десертом из хорошего швейцарского сыра и ожидая чашечки колумбийского кофе, завершающего вечер. И чтобы кофе был заварен в медной турочке на крупнозернистом — обязательно крупнозернистом — песке.

А виктрола, мало чем отличающаяся от патефона и потому похрипывающая, шипящая на едва заметных трещинах и выбоинах, хорошему настроению не способствовала. Антон не любил, когда события вокруг приобретали неожиданный оборот, особенно такой, что граничил с бредом, фантасмагорией. Говорящий кот! Надо же! Теперь он казался Кторову чем-то нереальным, галлюцинацией, только вот все дальнейшее указывало на реальность происходящего, и это путало все планы. Глупо же надеяться на помощь говорящего кота! Еще глупее отправляться на поиски неведомого Черного сотника только для того, чтобы еще раз доказать чекистам, что ты свой, не буржуйский.

— Человек, — позвал Кторов.

И тут же рядом оказался мелкий угодливый человек, преданно заглянул в глаза, поправил полотенце на руке.

— Квасу, — сказал Антон. — И похолоднее.

— Только для вас, — сказал печальноглазый хозяин трактира. Вселенскую скорбь источали эти карие глаза, вселенскую скорбь. Тут и национальность спрашивать было без нужды.

— Только для вас, — сказал хозяин и поставил пластинку.

И сквозь шипение и треск заигранной пластинки пробился голос Пьеро, но всегда немного кокетливый, он был сейчас жестким, и ощущение прозрачной пронзительности — как от кокаиновой понюшки — вдруг охватило Кторова.

Антон пил холодный квас, а с пластинки доносился голос человека, которого он слышал не раз — в Одессе, Харькове и Киеве.

Боже, как все было давно! Как все было давно — мир, эстетские разговоры, чтение стихов на даче у художника Федорова, попугай, вытягивающий счастливые билетики у памятника дюку Ришелье, Миша Японец в скрипящих башмаках апельсинового цвета, в пикейном жилете, костюме в полосочку, в модной шляпе и с неизменной тросточкой в руках, греческая большеглазая богиня Андра Кристопуло в белом платье, задорно швыряющая надкусанное яблоко в зеленые воды лимана, экзальтированные выкрики дамочек, провожающих солдатиков на румынский флот, фотографические открытки, на которых был изображен могучий казак Кузьма Крючков, нанизавший на свою пику сразу с десяток немцев, завывающие моторами самолеты, высыпающие на дороги корзины с бомбами и стальными дротиками…

Пластинка все еще шипела, но никто не торопился ее менять, игла доходила до глянцевого кружка и возвращалась назад через черное пространство, а они сидели и молча смотрели на это движение, смотрели завороженно, словно от этого зависела их жизнь.

— Говорят, вы приехали написать книгу, — сказал хозяин заведения. — Вы собрались писать о революции? Бог с вами, вы знаете, что делаете. Но попросите местных показать вам русалов.

— Русалок? — переспросил Кторов.

— Именно русалов, — сказал хозяин. — Вы не волнуйтесь, они покажут. Они обязательно покажут их вам. Они этим гордятся. Это чисто пролетарское изобретение.

Порой квартира Глеба Бокия напоминала антикварную лавку. Здесь можно было увидеть старинные — на металлических застежках, с обложками из толстой свиной кожи — фолианты, коробки, коробочки, вазы, роспись которых хранила криптографические китайские секреты, странные, ни на что не похожие предметы, которые относились к древнему или более близкому, но оттого не менее языческому колдовству. Был в его коллекции камень-отец одного африканского племени, на котором расстались с девственностью десятки, если не тысячи достигших зрелости чернокожих девиц. Странно было представлять вечерами, как девицы, достигшие совершеннолетия, а праздник Тройной Луны по очереди насаживались на этот предмет под восхищенные вопли племени. Еще загадочней казалась сама этимология названия праздника, рассуждения об этом могли завести далеко, поэтому Бокий задумывался над этим крайне редко. Вечерами он работал дома. Вот и сегодня, поглядывая на окна, заклеенные крест накрест полосками газет, Бокий перебирал сообщения, которые ничего не давали для оценки политических моментов или расстановки сил на той или иной территории страны, не годились для доклада наверх, но давали простор фантазии и будили воображение.