Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

— Без меня обедайте, — вежливо отказался Антон.

На городской набережной толпились любопытные. Чуть в стороне стоял духовой оркестр из а-пистон-корнета, баса-геликона, барабанщика и тромбона. Барабанщик был на удивление маленький — почти карлик, метущий черной бородой по земле, его за барабаном и видно-то почти не было.

Все началось около двенадцати и выглядело весьма эффектно.

Все началось ровно в полдень.

Вначале среди волн загорелись огоньки, движущиеся по направлению к берегу. По мере того, как расстояние сокращалось, становилось видно, что не огоньки это, а солнце отражается на начищенных медных шлемах. Водолазы ровным строем выходили на берег. С резиновых их костюмов стекала вода. Водолазы встали в ряд и принялись свинчивать с себя водолазные шлемы — словно от голов хотели избавиться.

Все у них получалось синхронно, словно бы кто-то управлял ими со стороны.

Шлемы легли на песок рядом с водолазами, образовав еще один ряд, горящий лесным осенним пожаром, и стало видно, что все они одинаково — белокуры, мордасты и веселы.

— Вот они, защитники! — сказал продавец лавки, в которой Кторов накануне приобретал писчебумажные принадлежности. — А мой-то, мой! Вчера еще его за баловство порол, а теперь опасаться надо — сам по излишнему усердию любого насмерть запороть может!

Оркестр заиграл «Ще не вмерла Украина», но тут же к музыкантам требовательно подскочил уже знакомый Кторову Павел Гнатюк, о чем-то переговорил с дирижером, показал ему маузер, и оркестр, нестройно оборвав начатое, грянул «Вихри враждебные».

— Вы не правы, товарищ, — громко сказал толстяк в рубахе с расшитым воротом. — Это истинный волюнтаризм. Мы будем требовать обсуждения этого вопроса в ходе межпартийной дискуссии!

— Валяй! — весело ответствовал Гнатюк.

— Не для того мы свергали самодержавие, не для того проливали кровь за демократические свободы, чтобы посадить себе на плечи нового царька! — распалялся толстяк. — Мы будем требовать…

— Требуй, — ответствовал Гнатюк. — А лучше все-таки — проси!

— Отбой! — загомонили в собравшейся толпе. — Никак французы отошли?

— А и как им, батюшка, не отойти, — отвечал задавшему вопрос человеку звонкий голос. — Силища-то против них какая! Тридцать три богатыря! Таких вот в глубинах увидишь — и к берегу плыть не захочется.

Кторов посмотрел внимательнее.

— Что-то не пойму я, — сказал он. — Как же они в глубинах управляются? Ни шлангов нет, ни кислородных баллонов. Чем же они дышат в пучине морской?

— Ах, товарищ, оставьте, — сказал плотный толстячок, неистово аплодирующий вышедшей из морских глубин дружине. — Вам не понять, что такое революционный энтузиазм масс!

— Энтузиазм я понимаю, — сказал Кторов. — Не могу только понять, чем они в море дышат?

Рядом с ними уже стоял Павел Гнатюк. Стоял и внимательно прислушивался. Вокруг Кторова мгновенно образовалась пустота. Словно и не стоял никто рядом с ним.

Гнатюк вгляделся в лицо Кторова, обрадованно заулыбался.

— А-а, писатель! — с непонятной интонацией протянул он. — А я гадаю, кто у меня контрреволюционные заявления при людях делает! Ты, если что непонятно, меня спрашивай, я объясню!

— Вот я и спрашиваю, — сказал Кторов. — Чем ваши водолазы под водой дышат?

Гнатюк погрозил ему пальцем.

— Не вы первый, — сказал он. — Не вы первый, товарищ, подобные вопросы задаете. Вас ведь можно и за шпиона международной Антанты принять. Скажем так, революционный энтузиазм масс, помноженный на достижения пролетарской науки. Вы ведь, товарищ, и знать не знаете, что кровь и морская вода по своему составу весьма и весьма схожи. А если взглянуть на все, скажем, со стороны родословной наших богатырей, то никакого секрета и нет, надо только учесть определенные особенности…

— У вас чешуя в волосах, — сказал Антон.

— Где? — Гнатюк покраснел, обеими руками поискал в голове, посмотрел на мутные уже неживые рыбьи чешуйки. — Экий я неловкий, — сказал он после секундного замешательства. — Утром скумбрию чистил, а в зеркало посмотреть не удосужился.

На взгляд Кторова, для скумбрии чешуя была крупновата, но он промолчал.

— Наша морская гвардия, — сказал Гнатюк. — Гардемарины, можно сказать. Тридцать три хлопца, влюбленных в морскую стихию. В конце прошлой недели тут французские катера крутились, не иначе высадку планировали организовать. Побоялись — и не зря!

Водолазы построились и двинулись вверх по улице. Впереди двигался оркестр.

Забавно было наблюдать, как потный лысый толстяк что-то показывал на пальцах дирижеру, а тот делал вид, что расстреливает его из указательного пальца.

Оркестр играл «Интернационал».

— А что, товарищ писатель, не желаете с нашим ЧОНом вылазку совершить, так сказать, на классового врага? — прямо спросил Гнатюк. — Я человек откровенный, юлить не умею, а вам бы такая поездка на пользу пошла бы — не каждый день мы местную легенду кончаем. А тут сам Черный сотник, шутка ли?

О Черном сотнике Кторов уже слышал. Страшная легенда, слушком жуткая для того, чтобы быть сказкой, облетела все окрестные деревни и села, обрастая все новыми и новыми подробностями, которые может породить лишь человеческий страх. Рассказали Кторову о Черном сотнике на рынке. Каждый рассказывал свое, но все сходились в одном — появляется он на проезжих дорогах в безлунные ночи и беспощаден к любому путнику, что случайно окажется на дороге. Одни говорили, что это бандит Гвыля, служивший ранее у Котовского, потом у Махно, расстрелянный Мироновым, повешенный командиром Дикой дивизии Андреем Шкуро, забитый плетьми в харьковских застенках Чека садистом Саенко и утопленный вместе с пленными красноармейцами батькой Антоном Володько по кличке Водяной. Оттого и озлобился человек, что столько смертей лютых принял. Другие говорили, что Черный сотник к Гвыле никакого отношения не имел, а был это действительный сотник из красноармейского полка Григорьева. Полк этот сначала был бандой, а сам Григорьев атаманом, потом банда стала полком, а атаман превратился в красного командира, а потом красный командир вновь подался в атаманы, и полк опять стал бандой, но уже ненадолго — разбила его в чистом поле конница Семена Буденного, одолела в яростной и хрипящей сабельной рубке. В том бою Черного сотника контузило, и списали его из бойцов подчистую. Сыновья привезли его домой. Только батька и здесь не успокоился: контузия эта странным образом сделала сотника лунатиком, но особенным — луны он побаивался, а на проезжую дорогу с недобрыми мыслями выезжал именно в темные безлунные ночи и все искал того бойца, который огрел его красноармейской шашкой по бритому черепу. Третьи же вовсе отмахивались и, испуганно поглядывая по сторонам, под крестным знамением утверждали, что не было никакого контуженного сотника, и бандит Гвыля принял одну из мученических смертей, которые ему оптом приписывали, а на старогорских дорогах появляется Сам, не к ночи он будет помянут. И никаких сабель, зачем эти сабли тому, кто имеет цапкие когтистые лапы, может убивать словом и взглядом, а то и просто качнув головой.