Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

Первое убийство он совершил в пригороде Кейптауна. Это была женщина, которую он встретил на безлюдном шоссе, вернее, проститутка, которую выкинули из проезжавшей машины. Увидев полуодетую женщину, Иво вдруг ощутил сильное возбуждение в кисти руки, эластичные бинты, которыми он затягивал пальцы, едва сдерживали напор. Штайнер снял бинты. Это была его тайна. Его кисть представляло собой нечто чудовищное — вместо пальцев на руке расположились пять возбужденных фаллосов, а ладонь представляла собой мошонку, покрытую курчавым негритянским волосом. Штайнер бросился на женщину, страшная кисть схватила женщину за шею, раздвинула щеки и невероятные «пальцы» проникли в рот жертве. Когда та затихла, Штайнер оттащил женщину в кусты. В течение последних двух лет он совершил ряд убийств. Казалось, что страшная рука действует помимо его воли. Самое ужасное, что семяизвержение «пальцев» на его руке было одновременным и обильным.

Иногда проституткам, которых он наметил себе в жертву, удавалось спастись. Слухи о насильнике-убийце с чудовищной рукой начали расползаться по Кейптауну, и в один прекрасный день все закончилось — Иво Штайнер был тяжело ранен при нападении на очередную жертву. Он прожил сутки — время достаточное, чтобы успеть рассказать свою жуткую историю полицейскому комиссару Ван дер Зерцу и доктору Байрону Ван-Вогту.

Кисть была законсервирована и сдана на хранение в Верховный суд страны, откуда позднее похищена группой злоумышленников, специализирующихся на африканском антиквариате. У них кисть приобрел известный коллекционер доктор Ватерзон, а после его смерти в числе прочих вещей она была выставлена на аукцион, где ее и приобрел Красин для Глеба Бокия.

Странные и ужасные превращения свидетельствовали о том, что человек еще ничего не знает о самом себе, что возможности человеческого тела и человеческого духа безграничны и невероятны, и, разглядывая сейчас сморщенную кисть человеческой руки, плавающую в чуть потемневшем формалине, Бокий думал, что было бы совсем неплохо заполучить такого вот колдуна, который, несомненно, владеет не только приготовлением воды «мкеле-мвеле», но и другими секретами обладает, а эти секреты могут весьма и весьма пригодиться в жизни. Впрочем, африканские колдуны были далеко. Но ведь и на территории РСФСР их пока еще хватало — знахарей, шаманов, людей, обладающих пока еще неведомыми или вконец забытыми знаниями, и надо было сделать все возможное, чтобы знания эти стали достоянием победившего пролетариата. Знания эти могли бы весьма пригодиться в грядущей мировой революции.

Рука двигалась. Возможно, это было всего лишь воображением Бокия или воздействием потревоженной при переносе сосуда жидкости, но иногда кисть руки причудливо изменяла свое положение. Бокий привык гадать по кисти о будущих удачах и неудачах, но, хотя ему очень хотелось узнать, что сейчас происходит в Лукоморске, гадать по руке он не решался. Впрочем, в Кторове Глеб Бокий не сомневался, этот человек сделает все и даже больше, чтобы достичь цели и выполнить поставленную перед ним задачу — уж слишком честолюбив, поэтому не потерпит неудачи.

Пугливая нищета окружала спящих бойцов, она просачивалась в дом запахом хлева, выметенных подчистую амбаров и будоражила тонким противным голосом единственной козы — любимицы хозяйки. С самого утра коза расхаживала по двору, расталкивая тонкими ногами желто-розовое трясущееся вымя, и выпрашивала у хозяйки подачки в виде кусочков черного хлеба, которые хозяйка — дебелая широколицая хохлушка — специально для нее таскала в кармане замызганного передника. С плетня щербато скалились старые кувшины, в которых сонно потягивалось ленивое деревенское время. — Пане, — сказала хозяйка. — Вы тревожите папашу.

Спящий на полу человек и не спал вовсе, он был мертв, мертвее не бывает — не может же жить человек после сабельного удара, косо раскроившего лоб. Рану уже облепили ленивые мухи, они не летали, а только ползали, переползая с уже засохших краев страшной раны на участки, еще сохраняющие влагу человеческого тела, совсем недавно бывшего живым и чувствующим человеком. Глаза старика были широко раскрыты, словно он пытался внимательно рассмотреть смерть, а сквозняк тревожил его седую бороду, отчего казалось, что покойник все еще пытается что-то сказать — и не может.

— Кто его так? — тихо спросил Кторов, ощущая, как в душе просыпается ужас.

— Кто же может так ловко чепелить человека? — вздохнула хозяйка. — Черный сотник, пан, Черный сотник! — Давно?

— Да ночью этой, — сказала нервно хозяйка. — И ведь у самых ворот достал, сукин сын! — А вы его видели? — Видела ли я его? Видела ли я его? — голос хозяйки стал визгливым и неприятным. — Так кто ж его, кроме меня, мог увидеть? Ай, сукин сын! Ай, негодяй! Папашка себя уже в безопасности чувствовал, сказано же, что на чужой двор, кроме хожалого, Черному сотнику хода нет. Тут он его сабелюкой своей и достал! Чтоб у него очи повылазило! Чтоб его по ошибке в печь вместе с углем засыпали! Чтоб ему…

— А выглядел он как? — прервал пустые угрозы хозяйки Кторов.

— Натурально и выглядел — черный, як ночь, и лошадюка под ним черная, и бешмет черный, чтоб ему пусто было!

— Вы, гражданочка, не убивайтесь, — деликатно сказал, кашлянув в кулак, Павел Гнатюк. — Папашка ваш тоже еще тот фрукт был. Он ведь в Дикой дивизии у Андрюшки Шкуро служил, — дал чекист пояснения специально для Кторова. — В свое время тоже всласть порубил нашего брата! У него и сабелька особенная была. С одной стороны лезвия надпись «Благослови на смертушку чужую!», а с другой «Прости, Господи, бо не ведаем, што творим!». Тот еще папашка был! Если б не Черный сотник, так мы бы рано или поздно до него добрались.

— Грех вам! — неуверенно сказала молодица. — Наговариваете вы на нашего папашку, смирный и набожный был человек — мухи не обидит!

— Ну, может, мух-то он и не обижал, — задумчиво согласился Гнатюк, присаживаясь на корточки и внимательно разглядывая след сабельного удара. По случаю выезда одет он был в черную черкеску с костяными газырями, галифе синего сукна и мягкие короткие сапоги. — Вот за людей — не скажу. Ну, а я что говорил? — радостно он повернулся к толпящимся на входе чоновцам. — Гаврик, а ну тащи сюда эту самую хреновину, что мы в музее взяли!

— В каком еще музее? — тихо спросил Антон.

— В каком, каком, — проворчал начоперотдела, но все-таки снизошел до объяснений. — В лукоморском музее сабельного удара! Да что мне на нее глазеть, умному человеку и так понятно, кто рубку затеял!

Приличия ради сравнил рану на лице человека со слепком удара, сделанного в мокрую, но позже высушенную глину, порывисто приподнялся и сплюнул в угол. — Я же говорил!