Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

Забрав автоматы, мы вернулись к капитану. Финкой, взятой у диверсанта, я взрезал гимнастерку. Пуля задела кость, поэтому правая рука капитана бессильно висела вниз. Болевой шок, который продлится несколько дней. С такими штуками я уже был знаком и мог о них судить если не профессионально, то здраво. Взятыми у немцев бинтами мы перевязали рану капитана.

— Это хорошо, что мы на разведку наткнулись, — сказал капитан. — Если разведка, значит, наши где-то рядом.

— Идти сможете? — спросил я.

Скиба кивнул, оперся здоровой рукой о пенек и тяжело приподнялся. Ему было нехорошо.

Тащить его сил не было, поэтому передвигались мы, как старички, что до войны гуляли по Летнему саду, — пройдутся немного, на скамеечке посидят, делая вид, что любуются открывающимися им природными красотами. На красоты нам было наплевать, да и не было особых красот в мертвом мерзлом лесу и дышащих, несмотря на мороз, торфяниках. А вот осмотреться, прежде чем идти дальше, — следовало. Немцы шли без особой оглядки — и вот результат, мы идем дальше, а они лежат в торфяниках, ожидая оголодавших волков, чей вой мы не раз слышали по ночам, и воронье, которое с хриплым карканьем лениво слеталось на место очередной тризны. В эту зиму им было много еды, черные птицы ожирели, летали с трудом и внешним видом напоминали горбоносых гробовщиков, у которых можно было заказать гроб с кистями и глазетом.

За время наших странствий по стылым лесам я много думал о странном существе, с которым мы воевали у деревни Маврино. Глупо было бы считать его каким-то инопланетным гостем, скорее всего это существо было исконным обитателем болот, которого выгнала из своих тайных угодий война. А может, его привлекла сама возможность безнаказанно пожировать на бесчисленных трупах. До войны о нем никто не слышал, разве что по окрестным деревням ходили страшные сказочки об ушедших в лес и бесследно исчезнувших там грибниках и охотниках. Но вот началась война, и она выгнала этого жуткого убийцу к людям. О механизме убийства и способах поглощения плоти я старался не думать, слишком уж жутко было представить, как это существо неторопливо вползает в избу, набитую ранеными, и начинает неторопливо поглощать ближайшую жертву на глазах у всех остальных. Еще страшнее было представить, что чувствовали бессильные люди, не имеющие возможность бежать, когда убийца придвигался все ближе и ближе к ним, уверенный в своей безнаказанности. Легче было столкнуться в рукопашной с эсэсовцами, чем пережить то, что испытали раненые! И еще страшнее было представить, что, вот мы победим, отбросим немца, в этих местах снова воцарится сонный мир, а такая же тварь будет ползать по болотам, таиться под елями в ожидании беспечной жертвы. Для себя я уже решил: после войны надо будет обязательно пройти по этим местам, поймать хоть одну такую тварь, чтобы ее внимательно исследовали ученые, а всех остальных безжалостно выжечь, чтобы от них, как от убитой нами, остались лишь черные пятна на мерзлой земле.

Уже утром мы наткнулись на боевое охранение.

— Кто идет? — крикнули откуда-то сбоку.

Я едва не засмеялся, захватывая губами сухой хрупкий снег.

Мы давно уже ползли и тащили за собой на ремнях обессилевшего капитана. Ремни были короткие, тащить грузного, хотя и изрядно отощавшего Скибу было не так-то легко, поэтому мы даже обрадовались окрику. Слава Богу, это были не немцы!

Уже в окопе нас окружили добротно и тепло одетые бойцы, которые без особого удивления, но с видимой жалостью разглядывали нас. Видимо, мы были не первыми, кто из окружения выходил на них.

— Как Ленинград? — спросил Скиба, устало прикрывая глаза.

— Держится, — отозвался кто-то из бойцов. — С продуктами туго и бомбят каждый день. Немцы дальнобойную артиллерию подтянули.

Капитана Скибу отправили в госпиталь. Его рана оказалась даже серьезнее, чем мы предполагали. Мы-то по наивности своей полагали, что все кончилось. На самом деле все только начиналось. За нас взялись коллеги. Им было наплевать на то, что мы их коллеги. Им было плевать на то, что мы им принесли различные немецкие документы, карты, удостоверения и личные документы убитых немцев, включая наградные книжки. Они не верили ничему. Изо дня в день каждого из нас допрашивали хмурые подтянутые ребята, в глазах которых сквозило недоверие к каждому нашему слову. Сколько раз каждому из нас пришлось рассказывать о своих блужданиях в немецком тылу. И каждый раз наши истории тщательно сравнивались с предыдущими рассказами, выискивались неточности, исследовались нюансы. Держали нас порознь. Меня допрашивали двое: лейтенант Каверин и старший сержант Гауда. Каверин показался мне несдержанным, иногда он срывался на крик, стучал кулаком по столу, требуя признаться, когда и кому из немцев я дал согласие на сотрудничество. Старший сержант был спокойнее, наверное, поэтому я попросил у него бумагу и ручку, чтобы написать письмо Ляле.

— Зачем тебе? — заинтересовался старший сержант.

Узнав, что я хочу написать письмо девушке, старший сержант неприятно засмеялся и, всхрапывая, сказал:

— Чудак человек! Тебе, может, о спасении души подумать пора!

Но бумагу и ручку дал. Я долго сидел, но так ничего и не написал. Вдруг подумалось, что я этим письмом могу Лялю в неприятности втянуть. Мне самому моя дальнейшая судьба неизвестна была.

Больше всего мне хотелось увидеть этих лощеных ребят там, откуда мы пришли. Хотелось бы взглянуть, как они прошли весь этот путь, справились бы с мешкообразным чудовищем или драпанули бы без оглядки от него, как бы поступили при встречах с немцами — вступили бы в бой или вышли к ним с поднятыми руками? Не знаю, чем бы все это кончилось, я уже был на пределе. Но где-то наверху, выше наших мучителей, у нас был неизвестный покровитель.

Неожиданно для нас допросы кончились и всех нас направили в формирующийся из окруженцев стрелковый полк. Мне было все равно.

Лейтенант Каверин перед отправкой подошел ко мне протянул руку.

— Извини, если что, — сказал он. — Сам должен все понимать, одно дело делаем.

Я его руку пожал, хотя больше всего мне хотелось врезать ему в ухо, да так, чтобы по земле покатился. Хотя, с другой стороны, он ведь действительно свою работу выполнял. Немцы в сорок первом много разных уродов в наш тыл засылали, службы по зачистке тыла с ними справляться не успевали. Да и дезертиров хватало. А человек, который передовую с оружием в руках оставил, превращается в зверя. Ему терять нечего, при любом раскладе его, скорее всего, к стенке поставят. И все-таки у меня об этих допросах самые нехорошие воспоминания остались, а что касается Дворникова, то он весь трястись начинал, когда мы об этом заговаривали. Ему и службу в «Остехбюро» припомнили, и знакомство с расстрелянным Владимиром Ивановичем Бекаури, и с другими конструкторами, что перед войной в лагеря угодили. Сергею Семеновичу белыми нитками шили, что он неразоружившийся внутренний враг, который, находясь в тылу у немцев, пошел на сотрудничество с абвером и гестапо. И только вмешательство сверху спасло ему жизнь. Знать бы только, кого за это вмешательство благодарить!