Андрей Столяров - Темные небеса

Разглядывать эту босхианскую панораму им, впрочем, некогда. Со стороны города, лежащего сейчас у них за спиной, как тяжелая волна в океане, вздымается низкий, протяжный, почти нечеловеческий звук: вой — не вой, стон — не стон, исходящий будто из недр земли. И сразу же из проулка, по которому они только что шли, выскакивают две девушки — в синем и красном платьях существенно выше колен — обе перепуганные до полусмерти, трясущие растопыренными ладонями. Ефим догадывается, что это те, которые уже неделю толпятся на площади перед мэрией, держа плакатики: «Выйду замуж за эмигранта с визой!», товар с брачных рынков, мотыльки, скопом летящие на огонь.

Марат отрывисто спрашивает:

— Что там?

Девушки не в состоянии продышаться. Чувствуется, что мчались они, не понимая куда и зачем. Наконец одна из них кое-как, сглатывая, выдавливает из себя:

— Не ходите туда, там — ужас…

А вторая внезапно визжит:

— Уроды!.. Придурки обдолбанные!.. Они там все чокнулись, все!..

— Пожар, — негромко замечает Алена.

Над садами, над треугольными скатами крыш, не спеша, точно во сне, поднимается толстый столб дыма, загибается, прикрывая собой еще низкое солнце, и перьевыми зыбкими лохмами также неторопливо плывет куда-то в сторону водонапорной башни.

У Ефима обрывается сердце.

— Кажется, это наш дом, — подтверждает его догадку Алена. И передергивает плечами, будто на них лег инеем бледный озноб. Лицо у нее, как ни странно, спокойное. — Ладно, все. Что мы тут топчемся? Надо идти…

Прежде всего скажу, что, в отличие от многих мемуаристов, я не собираюсь ни с кем сводить счеты. Я не собираюсь ничего выворачивать наизнанку, обнажать махристые швы, вытряхивать из складок на свет дурно пахнущую, комковатую, серую пыль. Пусть даже именно эти затхлые катыши времени особенно привлекают читателей.

У меня совсем другая задача.

Так получилось, что я, конечно недолго, но поработал в администрации двух президентов, был свидетелем и даже немного участником неких грандиозных событий, пронзивших все человечество точно электрошок, и пока события эти еще не стали историей, то есть пока они не превратились в мумифицированный официоз, состоящий лишь из сухих жил и костей, мне хотелось бы добавить к ним несколько своих обертонов, несколько живых красок, несколько мелких деталей, которые, возможно, сделают картину более полной. Вот все, чего я хочу, и вот, что заставляет меня садиться за клавиатуру компьютера.

Предложение стать одним из советников президента по кризисным ситуациям (в основном с упором на культурологический их аспект) мне передал мой старый приятель Гленн Осковиц, с которым мы были знакомы еще со времен Колумбийского университета, да и позже как-то не потеряли друг друга из виду. Гленн вполне откровенно объяснил, в чем тут дело. Нынешний президент Америки, на которого некогда возлагали столько надежд — ему даже авансом присудили Нобелевскую премию мира, — несмотря на то что он без особых трудностей отбарабанил два срока, надежд этих совершенно не оправдал. Ожидаемого обновления страны при нем не произошло. Напротив, Америка еще больше увязла в трясине неразрешимых противоречий. Естественно, началась фаза общественного разочарования. А поскольку приближались очередные президентские выборы и поскольку республиканцы явно рассчитывали взять на них реванш за поражения прошлых лет, то решено было освежить состав президентской администрации, ввести в нее несколько ярких медийных фигур, что могло бы поддержать рейтинг демократической партии в глазах избирателей.

Подумав несколько дней, я дал согласие. И на решение мое повлияло вовсе не то, что меня сочли «яркой медийной фигурой», хотя именно в последние годы, после неожиданного успеха моей книги «Власть как источник угроз», меня стали приглашать на различные телешоу, а чисто исследовательские, можно сказать, научные соображения: одно дело писать о природе власти, наблюдая ее как бы со стороны, и совсем другое — увидеть ту же самую власть изнутри, посмотреть на ее шестеренки, пружинки, штифтики, на ее анкеры, на ее скрытые передаточные ремни. Я мог приобрести уникальный опыт, которым не следовало пренебрегать. Пример Платона, дважды изгнанного из Сиракуз, казался мне историческим артефактом. Мы ведь живем совсем в иную эпоху. Современная власть, пусть мучительно, пусть скрипя зубами, но научилась в конце концов ценить профессиональный интеллектуализм, свидетельством чему являются судьбы и Джорджа Кеннана, архитектора холодной войны, и Збигнева Бжезинского, и Генри Киссинджера. К тому же в науке отрицательный результат часто не менее значим, чем положительный. Результат — это всегда результат, не так ли? В общем, в конце сентября, призн а юсь, в несколько приподнятом настроении, я в сопровождении Гленна Осковица вступил в Белый дом, и в тот же день президент в Овальном кабинете пожал мне руку, приветствуя нового члена своей команды.

Скажу сразу, ничего хорошего из этого моего эксперимента не получилось. Разумеется, я был далек от иллюзий, будто бы люди, находящиеся у власти, руководствуются в своей деятельности исключительно высокими идеалами — теми, которые воистину сделали нашу страну великой, идеалами равных возможностей, свободы и демократии. Люди есть люди, даже политики, и нередко личные интересы вытесняют из их сознания любой идеал. Повторяю, я это все, разумеется, понимал. Однако мне и в голову не приходило, что сами идеалы как таковые давно перестали играть в нашей политике хоть сколько-нибудь заметную роль, что это лишь стандартная упаковка, в которую облекается ныне любой политический жест, пышная демагогическая фата, призванная скрыть находящиеся внутри элементарную некомпетентность, жадность и эгоизм. К этому я был не готов и потому почти сразу же совершил грубый промах, поставивший на моей карьере советника жирный и безнадежный крест.

Промах мой заключался в следующем. Уже через два месяца, пользуясь своими предшествующими наработками, я представил докладную записку, где прямо сказал, что, поддержав сирийскую оппозицию, требующую свержения президента Башара Асада, мы совершили стратегическую ошибку. Во-первых, президент Асад был готов на определенные демократические уступки и это могло послужить хорошей платформой для переговоров, то есть совершенно необязательно было развязывать гражданскую войну в этой стране. Во-вторых, я подчеркнул, что нельзя мгновенно утвердить демократические институты там, где исторически не существовало подобных традиций. Демократизация — это не акт, а процесс, для инсталляции демократии требуется смена нескольких поколений. Традиционное сознание трансформируется очень медленно, и если силовым путем свергнуть в авторитарной стране «жесткий режим», то сборку социальной реальности тут же начнут осуществлять атавистические механизмы: этнический экстремизм, религиозный фанатизм, что мы и видим на примере Афганистана, Ирака и Ливии. И наконец я напомнил, хотя, конечно, это знали и без меня, что так называемая «сирийская оппозиция» вовсе не озабочена утверждением в Сирии мира и гражданских свобод. Она озабочена только борьбой за власть, а все высокие принципы являются для нее лишь прикрытием. К тому же по составу она сильно неоднородна и потому в случае победы ее мы можем получить известную «афганскую версию»: там, после свержения просоветского режима Наджибуллы, лидеры оппозиции тут же начали ожесточенно сражаться между собой, в результате чего к власти в стране пришел «Талибан». Стоит ли опять наступать на те же грабли? — вопрошал я.