Андрей Столяров - Темные небеса

С этим докладом мне исключительно не повезло. В принципе, понимая, что существует местная специфика интересов, я хотел сначала проконсультироваться насчет него с Гленном Осковицом, и если бы мне это тогда удалось, то Гленн, зная внутреннюю ситуацию, несомненно, убедил бы меня, что я лезу в огонь. Но Гленн в эти дни был на переговорах в Куала-Лумпуре: экземпляр доклада из его кабинета каким-то загадочным образом перекочевал в канцелярию государственного секретаря, и мадам Бентон, занимавшая эту должность, едва ознакомившись с ним, прошипела, как меня тут же уведомили, лишь два слова: «законченный идиот!» Прозвучало это как приговор, и президент, насколько я понимаю, поддержал ее выводы. На другой день Гленн, вернувшись из Англии, объяснил, что, оказывается, своим докладом я невольно дискредитировал гениальный план, разработанный лично мадам Бентон: свергнуть Асада, поставить вместо него суннитское и одновременно прозападное правительство, тогда нефть и газ с Аравийского полуострова могли бы прямым ходом пойти в Турцию и дальше — в Европу. Экспорт российских энергоносителей был бы таким образом заблокирован, и Россия была бы оттеснена на уровень третьеразрядных, региональных стран. Предполагалось даже, что в результате там начнутся социальные потрясения, которые могут привести к распаду ее по сценарию СССР. Одновременно будет ослаблен Китай, который лишится сильного стратегического партнера.

Гленн был в ярости. Он полагал, что дело тут не во мне: главный удар этой интриги был направлен против него. Они с мадам Бентон давно недолюбливали друг друга и между ними давно шла не всегда заметная, но очень отчетливая борьба за влияние на президента. К тому же часть тезисов моего доклада неожиданно просочилась в печать (Гленн считал, что это была намеренно организованная утечка), и республиканская пресса с радостью начала обсуждать ошибки, допущенные правительством демократов. Особенно часто они цитировали мою фразу о том, что борьба с террористами ведется каким-то удивительным образом: тридцать лет исламских радикалов финансировали аравийские нефтяные монархии, а теперь вдруг они же являются ближайшими союзниками США в борьбе против террористического «Исламского государства». СМИ также охотно писали об экономических связях кланов Бушей и Бентонов с правящей династией Королевства Саудовская Аравия, которые складывались ко взаимной выгоде много лет. В преддверии выборов это было совсем ни к чему.

Так что судьба моя была решена. Меня, разумеется, не уволили: привлекать по такому поводу внимание прессы никто не хотел, но тут же твердо и необратимо задвинули на периферию. Ни в каких совещаниях я более участия не принимал, никакой инсайдерской информации о текущих делах ни грамма не получал (довольствовался тем, что обозревал интернет), мнением моим никто не интересовался, а при случайных встречах в коридорах или на брифингах на меня смотрели как на неодушевленный предмет. Лучшим выходом было бы, конечно, подать в отставку, но Гленн Осковиц уговорил меня этого не делать. Причина — те же близкие выборы.

— Ну потерпи немного, — попросил он, предварительно намекнув, что аналогичного мнения придерживается и президент. — Ну что тут такого? С тебя ничего не требуют, зарплата тебе идет, а сменится администрация — и тихо исчезнешь вместе со всеми.

Отказывать Гленну мне было неловко: старый приятель, пострадал по моей вине (мадам Бентон теперь всей яростью обрушилась и на него). В общем, пришлось согласиться, что несколько месяцев я вполне могу подождать.

Тянулись какие-то светлые, невесомые, насквозь прозрачные, почти бесплотные дни, как струйки дыма, сливающиеся в поток неощутимого времени. Потом, вспоминая их, я с удивлением сообразил, что давно уже не работал так много и продуктивно, как в этот злосчастный период. Утром я оставлял машину на стоянке подземного гаража, поднимался в свой крохотный кабинет, два на три метра, чуланчик, даже без окон, включал компьютер, защищенный моим личным паролем, и проваливался в пространство слов, мыслей, концепций, которые непроницаемой аурой отгораживали меня от всего. Около половины второго я перекусывал в заведении на втором этаже: там, среди мелких клерков и секретарш, никому до меня дела не было, а ровно в шесть запирал кабинет и ехал домой, где структурировал и осмысливал накопленные за день заметки. Я еще три года назад задумал книгу о психологической множественности современного «политического человека», о быстрой — чисто ситуативной — смене им разных масок, идеологий, идентичностей и культур, в коих он напрочь теряет себя самого, и, конечно, не мог не использовать нынешние благоприятные обстоятельства, чтобы серьезно продвинуть данный материал.

Между тем именно в это время стало понятно, что электоральная атмосфера у нас коренным образом изменилась. В республиканской партии, где, несмотря на все бодрые заявления, царили уныние и разброд, начал стремительно выдвигаться некий эксцентричный миллиардер, которого поначалу никто, в том числе, каюсь, и я, серьезно не воспринимал. У него была «киношная» (что неплохо для рейтинга) фамилия Гамб, которая звучала в эфире звонко и ясно, как удар молоточком в гонг. Такой же звонкой и ясной была его предвыборная программа. Собственно — вот парадокс! — никакой реальной программы у Гамба не было. Сразу же бросалось в глаза, что он не разбирается ни в международной политике, ни в экономике, ни в социальных вопросах. Здесь он был, по выражению одного из газетчиков, «полный ноль». Зато у него была странная смелость пренебрегать всеми правилами политкорректности и говорить об американских проблемах так, как не отваживался ни один из конкурирующих с ним кандидатов. Гамб делал просто самоубийственные заявления. Он обещал построить на границе с Мексикой стену и тем самым пресечь поток нелегальных иммигрантов, текущий в страну. Это вызвало протесты со стороны мексиканцев, живущих в Америке, между прочим — очень большой и очень влиятельный электорат. Он обещал запретить въезд в Соединенные Штаты всем мусульманам, и в результате вызвал протесты уже со стороны мусульманских общин. Он пренебрежительно отзывался о женщинах, и несколько шумных феминистских организаций тут же обвинили его в грубом и вульгарном сексизме. Каждое из таких высказываний, мгновенно подхватываемое и раздуваемое национальными СМИ, которые по большей части контролировались демократами, могло бы насмерть убить любого другого участника этого марафона, но Гамбу, как ни удивительно, было все нипочем. Казалось, его оберегает некая невидимая рука: сам он без ложной скромности называл это «божественным промыслом». Рейтинг его стремительно рос. Он потерпел неожиданное поражение на праймериз в Айове, где все прогнозы предрекали ему твердый успех, но одержал, что гораздо важнее, блистательную победу в Южной Каролине и Нью-Гэмпшире. Он проиграл в Канзасе и Мэне, но в мартовский «супервторник», праймериз сразу в одиннадцати штатах, получил большинство голосов аж в семи, чего никто не предвидел. Конкуренты его отпадали один за другим. Они упархивали с дистанции, как воробьи, завидевшие тень кошки. И даже когда ряд видных деятелей республиканской партии заявил, что они не будут поддерживать Гамба на президентских выборах (факт небывалый: республиканцы выступили против собственного кандидата), это уже не могло его остановить. За Гамба дружно проголосовали Кентукки и Луизиана, ему отдали свои голоса Аризона, Гавайи, Миссисипи и Мичиган, крупнейшую победу он одержал в штате Нью-Йорк, продемонстрировав уверенное превосходство практически во всех избирательных округах. Это было поистине триумфальное шествие, это было наступление подлинного избранника, сметающего все на своем пути, многими это рассматривалось как знак свыше, и в конце концов на съезде, состоявшемся в середине лета, Великая Старая Партия официально провозгласила его своим кандидатом на пост президента Америки.