Андрей Столяров - Темные небеса

Сами автобусы выглядят так, словно их выволокли с поля боя. Передние стекла выбиты, боковые под стать им — ощерились сколами неровных зубов. По всему корпусу разбросаны вмятины, а у переднего, справа — еще и шелушащиеся волдыри ожога, видимо от бутылки с горючей смесью. Соответственно выглядят и мигранты: перепуганные, тревожно оглядывающиеся по сторонам, полуобморочные, прижимающие к себе детей. Может быть, это и к лучшему. В таком состоянии они безропотно исполняют все распоряжения, отдаваемые полковником: «Оставить вещи! (Некоторые с чемоданчиками или сумками, а ведь много раз всем втолковывали: вещи с собой не брать.) Выстроиться в цепочку!.. Проходить по команде, когда будет разрешено!»…

Сержант отодвигает секцию, перегораживающую дорогу в Портал.

— По команде!.. По моему знаку… По одному!.. По одному!.. — гаркает он.

Полковник Круглов поворачивается ко мне:

— А через час у нас по графику — грузовой вертолет. Еще восемьдесят человек. Как полагаете, со стороны арконцев задержки не будет?

— Если по графику — вряд ли, — говорю я. — Импульс для каждой нуль-переброски накапливается независимо от других. Тут важно, чтобы был свободный канал…

— Ну, будем надеяться, — бурчит полковник. И вдруг резко дергается, одновременно хватаясь за кобуру. — Стой, Митин!.. Стой!.. Куда?.. Стой, приказываю! Буду стрелять!

Я вижу, что сержант, который отодвигал секцию, бросив автомат, как игрушку, огромными скачками несется к Порталу. Бежать ему всего метров двадцать, крик полковника лишь подстегивает его — он что есть силы отталкивается от земли и прыгает головой вперед, точно в воду. Отчаянный, невозможный прыжок длиной в полсекунды из смерти в жизнь. Мне почему-то вспоминается Андрон Лавенков, скребущий пальцами по песку. Однако Портал, обозначенный ярко-синей овальной рамкой, как раз в эту секунду внезапно переключается, меняет свой цвет, становится интенсивно-багровым, словно по обводам его хлынула кровь. Это означает, что данного мигранта арконцы не принимают. Тело ударяется в твердь защитного поля, его отбрасывает назад, сержант падает на спину и, видимо, потеряв сознание, судорожно, как умирающее животное, подергивает конечностями.

— Убрать!.. На гауптвахту его!.. — ревет полковник. — За старшего — Волинчук! Принимай команду!.. Волинчук, трах-тибидох! Слышал приказ?!

Двое бойцов подхватывают сержанта и довольно бережно, аккуратно тащат его к казармам. Сержант приходит в себя, мотает головой, кое-как перебирает ногами, пытаясь нащупать ими корку земли.

— Дурак, вот дурак!.. — бормочет полковник Круглов. Нажимает на кнопку рации и негромко, но так, что слышно по всей Зоне ожидания, говорит: — Еще раз напоминаю. Самовольное оставление службы квалифицируется как дезертирство. В условиях чрезвычайного положения наказывается вплоть до расстрела. Всем всё понятно?

Молчание.

— Неужели действительно расстреляют? — шепотом спрашиваю я.

Полковник Круглов отпускает кнопку вещания:

— Да кому он тут, на хрен, сдался… Расстреливать его!.. Как же! Из армии выпрут, и все… Но если мы сейчас выкажем слабость, будет полный пипец. Ты новости смотришь по телевизору или как?

Мне нечего ему возразить. Новости я, конечно, смотрю и при всей хтонической жути, которую, на первый взгляд, представляет собою наш лагерь, понимаю, что положение здесь даже несколько лучше, чем во множестве других мест отправки. Не было пока у нас смертоубийственных бунтов, как в Греции и Албании, нашу зону ожидания не громили и не сжигали дотла, как в Пакистане, Ливии и Туркмении, не обстреливала нас артиллерия, как в Сомали, не взрывались, как под Тебризом, шахиды, сея вокруг себя ужас и смерть. Мы, конечно, не можем пропускать по тысяче человек в сутки, чего от нас требуют правительство и президент (собственно, это требование арконцев), но на уровне семисот — восьмисот мигрантов держимся, в общем, стабильно. Правда, стабильность эта весьма неустойчивая. Я, разумеется, даже не пытаюсь сканировать лагерь, я еще настолько с ума не сошел, но ведь, вопреки всем моим слабеньким ментальным барьерам, просачивается, просачивается в сознание чернота, которая там, за ограждением, набухает. Еще немного, и она полыхнет огненной лавой. Я это чувствую. Те сто солдат, которыми располагает полковник Круглов, не смогут ее задержать, тем более что они сами ни в чем не уверены. Я так же чувствую, чувствую их растерянность, их колебания, их панику, как у кошки, попавшей в загоревшийся дом. Качнуть их может в любую сторону. Можно лишь надеяться, что — не качнет. Что не повторится у нас «красноярский кошмар», когда толпа из аналогичного лагеря, задавив несколько человек, расшатала и опрокинула таки бетонное ограждение, прорвалась к самому Куполу, а бойцы Росгвардии, прижатые к защитному полю, некуда отступать, открыли огонь. Оправдываются теперь, что получили такой приказ. Командование Росгвардии это, естественно, отрицает. Но ведь понятно, что подобный приказ, конечно негласно, все же был отдан. Правительство наше бьется в панике: «народные мэры» появились уже в двадцати девяти городах. В двадцати из них введено чрезвычайное положение, и со дня на день ждут, что оно будет объявлено по всей стране. Колеблется почва, растрескивается фундамент привычного бытия, целые сегменты его проваливаются в огнедышащие разломы. Власти всех стран молятся сейчас об одном: скорей бы, скорей бы закончился этот визит «братьев по разуму». Не надо нам ни золота, ни бриллиантов, ни гелия-3, ни эмпатии, ни других инопланетных чудес, ни гениальных мыслей, ни технологий, преобразующих мир, не надо ни звезд, ни межпространственных коридоров, ни космоса, ничего, пусть все, кто желает, быстренько переберутся на Терру и пусть арконцы наконец исчезнут из нашей жизни как тягостный сон. Пусть они наконец уйдут, пусть развеются, пусть пропадут, чтобы мы могли заделывать бреши, образовавшиеся от их посещения.

Молитва эта слышна в расплывчатых политических заявлениях, в пространных статьях аналитиков, несущих всякую чушь, в спотыкающемся бормотании лощеных пресс-секретарей, тщетно пытающихся объяснить, что же в действительности сказал тот или иной президент. Везде в подтексте звучит: ну ради бога, ну пусть они скорее уйдут!..

Своего рода «Петиция Арколя», только вывернутая наизнанку. И не от народов Земли, а от насмерть перепуганных властных элит.

Я придерживаюсь совершенно иного мнения: заделать фатальные бреши нашей цивилизации не удастся. Арконцы, конечно, исчезнут, но мир все равно теперь станет другим. Причем он не обязательно что-то приобретет, скорей потеряет — утратит витальность, загадочную энтелехию, как это называл Аристотель, внутреннюю энергию, преобразующую способность жить в собственно жизнь. Мне вообще кажется, что я присутствую при последних минутах драмы под названием «Судьба человечества», занавес вот-вот упадет, разочарованные зрители разойдутся, погаснет свет, и актеры, оставшиеся на сцене, с которой выхода нет, будут в полной темноте, в одиночестве играть для самих себя.