Андрей Кокоулин - Возвращение в Пустов

Половичок упирается в простенок. Третья справа половица скрипит, если на ней прыгнуть. Простенок занят отрывным календарем и часами-ходиками. Из-за старого комода выглядывает зеркало, бог его знает откуда притащенное. Оно целиковое, от пола до потолка, в тяжелой деревянной раме, выкрашенной коричневой краской.

От зеркала пахнет клопами. А, может, морилкой. В детстве оно притягивало Шумера. Зеркало, видимо, было бракованным и часто искажало пропорции в него глядящего. Однажды оно здорово испугало его, отразив голову желтоватым, вспухшим на тоненькой шее пузырем. Бам-м! — и лопнет.

По коридору налево находятся кухня и кладовка. Кухня совсем крохотная, но с печью. Зато кладовка — вполовину кухни. В другом конце — три комнаты, и одна из них сквозная. В ответвлении — туалет.

Обои везде одинаковые, голубенькие лепестки. Только в сквозной, где жил отцов брат, старший, полно плакатов. Боярский. Пугачева. «Верасы». Патлатые парни с гитарами в рубашках с отрытым воротом и в брюках-клеш. Не «Битлз», нет, не «Битлз».

Старенькая мебель, матерчатые диваны, кровати с железными спинками, журнальный столик, торшер, серванты светлый и темный, разведенные по разным комнатам. Гравюры. На них олень, город на берегу реки, девушка с кувшином.

Вязаные салфетки на подушках, на стульях, на радиоле.

Из кухни тянет выпечкой. Там поспевают шаньги. Еще чуть-чуть — и можно будет сесть за стол, подставить чашку под самовар и получить из рук бабушки большое блюдце, полное обмазанных сливочным маслом безумно вкусных шанег.

Шумер не помнил их вкуса, помнил, как было горячо, и как боязливо он трогал пальцами сдобный бок — не обжечься бы.

Он, наверное, едва не воплотил этот дом — двухэтажный призрак мелькнул за вагонным стеклом, рассыпавшись быстрее запоздалого поворота головы. Шумеру вдруг подумалось: а что если бы дом возник и остался? Привет из прошлого в сотне метров от железнодорожной насыпи, одинокое строение посреди необжитой пустоты, одним краем в болоте.

А что, если бы внутри…

Шумер качнул головой и посмотрел на соседа с «дипломатом».

— У меня квартира в Пустове, — сказал он. — Я не вру.

— Но, возможно, она уже занята, — сказал сосед. — Вы давно были в Пустове?

— Давно.

— Вот. Бог знает, что могло случиться с вашей квартирой!

Знакомая проводница пошла по вагону.

— Закрываю туалеты! — зазвенел ее голос. — Пустов — через полчаса! Граждане, закрываю туалеты. Сдавайте стаканы!

Она прошла вперед, вернулась назад.

— Чай попили?

— Да, — сказал Дима.

Проводница сгребла казенную посуду.

— Возьмите еще один, — спустил стакан парень с верхней полки.

— А ты? — наклонилась проводница к Шумеру.

— Я?

— У тебя тоже стакан в руках.

— Извините.

Шумер расстался со стаканом.

— Все? — проводница зорко оглядела стол. — Никто больше чай не брал?

Полный мужчина напротив Шумера мотнул головой.

— Мы бы хотели, если возможно, минут через пять… — подала голос жена военного.

— Не получится, — отрезала проводница. — Бойлер выпили весь. Вот в Пустове воду зальем, тогда — пожалуйста. А пока минералку берите, минералка есть. Принести? Сорок семь рублей. Бутылки три осталось.

— Нет, спасибо, — натянуто улыбнулась Настя.

— Ну, значит, пить не хотите.

Позвякивая стаканами в подстаканниках, с осознанием собственной правоты проводница скрылась в проходе. Мужчина с «дипломатом», покопавшись в карманах плаща, выудил мятую визитку и сунул ее Шумеру в руку.

— Здесь мой телефон, второй, снизу который, мобильный. Если у вас все же с вашей квартирой не получится…

— Спасибо, — сказал Шумер.

За окном густо пошли дачные участки. Поезд прибавил ходу. Разномастные домики с жестяными и шиферными крышами проскакивали мимо, будто толпа неудачливых встречающих. Из смешения пятен глаза выхватывали лишь отдельные детали — теплицу, затянутую целлофаном, кирпичный забор, накренившийся трактор, увязший в колее, грядки, колонку, сухую березу, вымахавшую выше столбов, разбитый и провалившийся внутрь себя сарай.

Мелькнули переезд, закрытый шлагбаумом, и автобус, ожидающий прохода поезда. Параллельной путям грунтовкой пытался сравняться с составом в скорости какой-то самонадеянный велосипедист.

— Ф-фух, полчаса, да? — сказал полный мужчина. — Она объявила, что через полчаса, так? — обратился он к окружающим.

— Уже меньше, — сказал старший лейтенант.

— То есть, по расписанию?

— Кажется, да.

— «Пустовский» почти никогда не опаздывает, — сказал сосед с «дипломатом». — Вот на московском и южных направлениях можно и на три-четыре часа обмануться. Там вечно какие-то непредвиденные остановки. — Он повернулся к Шумеру. — А как вы, кстати, с вокзала? На своих двоих?

Шумер кивнул.

— Мне недалеко.

— Вас в таком виде, извините, вокзальная милиция примет.

— У меня паспорт есть, — сказал Шумер.

— Все равно вам лучше не ходить одному. Я возьму такси и подвезу вас. Выйдем вдвоем, будто вы мой перебравший товарищ.

Шумер качнул головой.

— Вам лучше со мной не связываться.

— Почему?

Шумер не ответил.

— Я не понимаю, почему, — растеряно произнес мужчина с «дипломатом», глядя на военного и его жену. — Что в этом такого?

— У каждого — свои тараканы, — сказал старший лейтенант.

— Но человек — уникум…

— Вам же сказали, — разъяснил парень с верхней полки, — что следовать ему — чревато. Апостолы, кстати, все умерли мученической смертью. Это я к тому, если вы стремитесь стать новоявленным апостолом.

— Все? — побледнев, спросил сосед с «дипломатом».

Шумер улыбнулся.

— Кроме Иоанна.

— А что Иоанн?

— Страдал, но умер своей смертью.

Сосед с «дипломатом» задумался.

— Я могу быть вашим апостолом, — сказала вдруг Людочка.

До этого она сидела тихо-тихо, накрутив на пальцы проводок от наушников, и неподвижным взглядом смотрела в перекладину верхней полки, забитой раздутыми, словно лопающимися от спелости сумками.

Сейчас глаза ее нашли Шумера. Странно было в них заглядывать. Они горели готовностью к самоотречению.

Шумер с холодком, с грустью подумал: началось.

— Людка, ты чего? — очнулся ее кавалер.

— Ничего!

— Людка!

Дима попытался развернуть девушку к себе.

— Я могу стать вашим апостолом, — повторила Людочка, игнорируя усилия своего парня. — Даже если меня убьют.

— Ты дура что ли? — повысил голос Дима. — А я, значит, для тебя так?

Поворот головы у Людочки вышел царственный, плавный, глаза презрительно сузились.

— Ты?

Наши решения, наш выбор в ключевой точке неуловимо меняют нас, подумал Шумер.

Некоторые начинают слегка светиться. Другие расправляют плечи и становятся выше собственных желаний и своего прошлого. А легкомысленная девчонка, которая вдруг обнаруживает, что вся жизнь ее до этого поезда, этого вагона и этого мгновения состояла из бессмысленных и жалких эпизодов и слов, приобретает удивительную крепость души и убеждений.