Андрей Кокоулин - Возвращение в Пустов

Шумер умолк, перевел дыхание. Глаза его так и остались закрыты. Ну, вот, подумалось ему, понесло.

Несколько секунд во всем вагоне было тихо. Ни рева детей, ни разговоров, ни постукиваний и поскрипываний полок и сочленений, непременных во время поездки. Ничего, словно голос пассажира, прижавшегося к перегородке и имеющего шесть рублей в кармане пальто, неожиданно подчинил и людей, и вещи своей власти.

Впрочем, стоило за одно, за два купе звякнуть ложечке в стакане, и звуки, освобожденные, посыпались отовсюду, нагоняя друг друга, нахлестывая — и заговорили все разом, и музыка заиграла, и какого-то ребенка тут же одернули на гортанном, незнакомом языке.

Сосед с «дипломатом» хмыкнул.

— Как вы интересно поворачиваете. А как же сейчас без денег?

— Пока никак, — вздохнул Шумер. — Но они портят людей, это совершенно точно.

— Извините, — сказала жена старшего лейтенанта, тиская тючок, — но быть таким примером безденежья, как вы, совсем не хочется. У нас тоже есть опыт, и когда в квартире из еды только… — ее голос пресекся, — …только манка, полкило…

— Ладно, Насть, — скривился старлей. — Чего ты, выжили же.

— Все равно, никому не пожелаю.

— А че вы так все бедно живете? — неожиданно спросил Дима. — Мозгов нет? Сейчас деньги из воздуха делать можно.

Старший лейтенант пожевал губами.

— За словами следи, парень, — сказал он.

— Ну а серьезно, — придвинулся к столику Дима, — вот у меня почти «кусок» в кошельке…

— Твой? — хмыкнул военный.

— Вообще-то это отец дал, — сказал Дима, — но он дал бы мне и в десять раз больше, потому что умеет зарабатывать.

— Позвольте, а где он работает? — спросил сосед с «дипломатом».

— В мэрии, в Телегине, — ответил Дима.

— Ха! Это не работает, — раздалось с верхней полки, — это, получается, ворует.

— Много вы знаете! — покраснел Дима.

— А ты, типа, не в курсе? — со смешком сказал невидимый «полочник».

Через мгновение он свесился, сквозь спутанные волосы посмотрел на мажора.

— Ну, может быть, — признал Дима. — Я его дел не знаю!

— А то!

«Полочник» утянулся наверх.

— Говорят, в Пустове то же самое, — сказала Настя.

— Я думаю, что похлеще, — сказал мужчина с «дипломатом». — И город побольше того же Телегина, и в советские времена точно побогаче был. Тут и агрохимия, и камвольный комбинат, я сейчас туда с аудитом еду, и ремонтный завод, и несколько НИИ, помню, были еще, с опытными цехами и производствами. Четыреста тысяч населения. А у Телегина, кажется, всего сто пятьдесят.

— Там плохо, — сказал Шумер.

— И вы туда едете? — спросил старший лейтенант. — Вы же туда едете?

Шумер улыбнулся и кивнул.

— И зачем?

Шумер пожал плечами.

Он и сам себе, пожалуй, не мог ответить на этот вопрос. Что это — возвращение блудного сына в родные места? Тяга преступника к месту преступления? Ностальгия по памятным детским и школьным годам?

Судьба?

— Потому что там плохо, — повторил Шумер.

— Парадокс, — сосед стукнул кончиками пальцев по «дипломату». — За вами, пожалуй, записывать надо.

— Некоторые пытались, — сказал Шумер.

На верхней полке хохотнули.

— Помню, помню, — свесился парень, — у Булгакова, где Пилат допрашивает. Там тоже, как это… «Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет…»

— Вы прямо по тексту, — сказал Шумер.

— Ну дак!

Парень пропал, но его физиономия, перевернутая, в обрамлении волос, тут же возникла снова. Из-за неправильного положения — глаза внизу, рот вверху — о выражении недоумения еще следовало догадаться.

— О! Извините, но минут десять назад вы выглядели гораздо хуже.

— Возможно, — сказал Шумер.

Сосед с «дипломатом» с живостью повернулся.

— Нет, действительно! — он отклонился в сторону и слегка прищурился, чтобы рассмотреть левую сторону Шумерова лица. — У вас, прошу прощения, бровь разбита была. А сейчас… сейчас только некая желтизна, и все.

— Значит, я ничем не рисковал, — сказал Шумер.

— Еще скажите, что вы бессмертный.

Шумер промолчал.

— Вот если б я был бессмертный, — произнес Дима, — хрен бы меня в такой поезд заманить можно было!

— И че ты тогда тут делаешь? — с вызовом спросил старлей. — Богатенький он, видите ли, а тоже, вместе со всеми, в общем вагоне. Че так?

— Киря, — затеребила его жена.

Но военный только сморщился.

— Отец машину отнял, — глядя в окно, сказал Дима.

— А на такси?

— Ага, там такие цены заламывают!

— Мы хотели сначала на автобусе, — сказала Людочка, — но маршрут отменили. Раньше был маршрут «Телегин — Пустов».

— Где теперь тот маршрут? — вздохнул сосед. — Кажется, междугородные перевозки вообще прикрыли.

— Бессмертие, — произнес вдруг Шумер, — все люди мечтают о бессмертии. Но что является его противоположностью? Смерть? Нет, одиночество. Бессмертие человека без человечества бессмысленно. Оно приподнимает его над ежедневной суетой, которая и составляет человеческую жизнь, и тем же самым отторгает за ее пределы. Добившийся бессмертия или каким-то образом приобретший его перестает чувствовать себя частью того мира, в котором он находился изначально. Да, в некотором роде, это можно сравнить с перерождением, с рождением. Но следует ли за этим рождением что-то еще? Ведь преимущество в бессмертии у человека перед человечеством всего одно: он начинает видеть однообразие жизни. Вернее, он прозревает, что всякое развитие есть всего лишь череда смертей. И сильные, и слабые мира сего превращаются сначала в мертвецов, затем — в могилы и надгробные плиты, потом на них прорастает трава, наносится слой почвы, их имена забываются или кочуют в памяти тех, кто умирает в следующую очередь, пока не остается ничего. Кости, может быть, фрагменты чудом сохранившейся челюсти. Такое одиночество чаще всего порождает безумие. Это медицинский факт. Потому, может быть, версия о том, что наш мир создал сошедший с ума от одиночества демиург, имеет право на существование. Но тогда бессмертие и одиночество тождественны? Или — каждый, кто бессмертен, одинок, но не каждый, кто одинок, бессмертен? Возможно, вовсе не спасения от одиночества ищет человек в бессмертии. Но чего тогда? Ведь бессмертие, в сущности, от самого человечества неотделимо, поскольку является движущей силой его развития, а вся человеческая история единственно может рассматриваться как множество попыток его достичь. И здесь мы приходим к выводу, что один бессмертный человек не сможет разрешить неизменное противоречие, возникающее в собственном бессмертии…

Шумер умолк и оглядел своих невольных слушателей. Все они смотрели куда-то в пустоту, глаза их были неподвижны, дыхание — едва заметно.

Через секунду, через пропущенный такт сердцебиения очнутся. Но держать, держать их — получалось. Он улыбнулся.