Андрей Кокоулин - Возвращение в Пустов

— Как мочеиспускание?

— Почти.

Виталик, появившийся в коридоре, присвистнул.

— Ну, вы это… нашли место. Давайте-ка вы с собраниями не здесь, — сказал он, скрываясь в туалете.

— Да, — сказал Шумер, накидывая пальто, — пойдемте. Людочка.

Он посторонился, и девушка, постукивая туфельками, вышла первой. Петр, брякнув в косяк кулаком, пошел за ней. Шумер помедлил. Он не знал, правильно ли поступает. Хотелось, чтобы и Петр, и Людочка последовали за ним сами. А получилось? Получилось, что оба они в той или иной мере действуют по принуждению.

О, здравствуй, новый мир и новые человеческие отношения!

Есть ли в этом его вина? Несомненно. Я есть начало и конец. Но и апостольская вина не подлежит сомнению. Как они следуют ему? Что они сделали, чтобы идти по новому пути? Ответ: ничего. Странные люди. Даже на уборку мусора приходится выгонять, словно это ему, а не им нужно. А если им это не нужно, чего же они ищут рядом со мной? Кажется, он честно их предупредил.

Шумер сморщился, помял ладонями лицо, приводя себя в должное состояние. Передернул плечами, прикрыл за собой входную дверь.

Оба апостола ждали его на мостках. Петр колупал носком ботинка какой-то сучок, Людочка смотрела через двор пустым взглядом. С лавочки третьего подъезда с любопытством пялились на них укутанные в платки грайи.

Шумер выдернул из кармана пальто черные мусорные мешки.

— Разбираем, — сказал он, вручая один мешок Петру. — Твой участок будет торцевой. До сараев все твое. Людочка…

Девушка повернулась, лицо ее вспыхнуло радостным узнаванием.

— Сережа!

— Твое место уборки — этот двор, — сказал Шумер, всовывая полиэтилен в тонкие пальцы. — Весь мусор, пробки, окурки, стекло…

Он достал из другого кармана матерчатые перчатки.

— Мне тоже, — мрачно сказал Петр.

— Пожалуйста.

Получив перчатки, Петр хмыкнул.

— Мне опять понадобился лишь кусок ткани.

— Именно, — улыбнулся Шумер. — Я буду на другой стороне, у дороги.

— То есть, мы просто собираем мусор? — уточнил Петр.

— Да.

— И мир изменится?

— Станет чище. Людочка, ты все поняла?

— Да, Сережа! — отозвалась девушка.

Перчатки на руки она так и не надела. Шумеру пришлось сделать это самому. Петр, оглядываясь, ушел за забор.

— А если мешок кончится? — крикнул он оттуда.

— Я дам следующий.

Петр издал горловой звук, должный, видимо, означать возмущение тем, что мешков у Шумера всегда в достатке.

— Сережа.

— Да? — Шумер переключил внимание на Людочку.

— А ты будешь рядом?

— Я буду у дороги.

— Ой! — Людочка присела и подняла оббитое бутылочное горлышко. — Смотри, Сережа! Это же мусор!

— Правильно, — сказал Шумер. — Собирай в мешок.

— А вон проволока!

— Ее тоже.

Шумер двинулся по мосткам.

— Сережа.

Он оглянулся.

— А мне откуда начинать? — спросила Людочка.

Голые коленки выглядели беззащитно.

— Лучше с дальнего края.

— Хорошо.

Меньше всего Шумеру хотелось, чтобы какая-либо грайя стала задавать вопросы. Ну, решили люди убрать твой двор с окурками из советских времен еще, прояви терпение, прояви такт, для тебя же в конечном счете стараются. Не в настроении они, может быть, отвечать. Но нет, не пронесло.

— Вы, значит, и мусор собираете? — спросила одна из старух.

Шумера слегка повело вбок. Он приостановился на секунду, будто подвергшийся неумелой атаке гоплит, мазнул взглядом по сведенным от любопытства морщинистым лицам, вздохнул:

— Да.

И пошел дальше.

Столько лет, думалось ему. Они ведь жили здесь. Почему не выйти хотя бы пять, хотя бы десять лет назад. Почему бы не уделять своему маленькому двору раз в неделю всего десять минут в день? Сложно? Сидят. Сидеть не сложно, взять целлофановый пакет сложно. Были же субботники, воскресники, дни чистоты. Никому не нужно оказалось, так что ли? А теперь смотрят, ахают. Как вот с вами быть? Как быть со всеми вами?

Впрочем, метров двадцать пройдя внаклонку, Шумер смягчился.

Простая, монотонная работа почему-то всегда делала его спокойней, подталкивая к неторопливой созерцательности. В мешок отправлялись осколки стекла, пробки и язычки от бутылок, обрывки фольги, гвозди, автобусные билеты, мятые рекламные листки, раскисший спичечный коробок, сломанная аудиокассета, магнитная лента из нее, куски резины, грязный пластиковый поплавок, карандаш, несколько разнокалиберных гаек.

Это я виноват, думал Шумер, отбрасывая к забору камешки. Я не смог, не научил, не показал пример. Сейчас показываю. Пусть смотрят. Жалко, что это все элементарные вещи, до которых с возрастом, пожалуй, можно дойти и самому. Но ничего. Сначала нас будет мало. Сначала буду я, будут Петр и Людочка. Скоро, возможно, останусь я один. Думаю, это очевидно. Но ничего, ничего.

Разве учить человечество чему-то новому — легкий путь? Разве менять в человеке то, к чему он привык, и что не правильно, не требует терпения и кропотливого труда? Вот я, вот труд, внутри меня — целый океан терпения.

Шумер подобрал шприц и сунул его в мешок. Туда же отправились мятая пивная банка, целая стеклянная бутылка и обрывок пластиковой ленты.

Постепенно он ушел за второй и за третий дом в направлении лесозавода. Мусора было много. Мешок наполнился, и Шумер, связав его горловину, отставил его к щелястому забору. Вздохнул, достал следующий мешок и с пустого пространства перед лесозаводом перешел на противоположную сторону насыпи.

Что я не использовал? — спросил он себя.

Все, что можно. Все, о чем рассказал Веронике Михайловне, я испробовал. Я пытался увлечь людей чудом, я пытался учить их, как человек, через которого с ними говорит Бог, но они быстро забыли или отринули мои слова. Я приходил к ним с верными помощниками, но через какое-то время даже помощники отказывались от меня. Я пытался брать их количеством, десантом в четыреста с лишним человек — люди уходили, как в песок, пропадали, растворялись, менялись, забывая самих же себя и данные себе обещания.

Обещания мне, ладно, не в счет.

Я никогда не признаюсь Бугримову, но четвертое возвращение было возвращением под знаком слабости и отчаяния. У меня не было ни плана, ни сил что-либо изменить. Я успокаивал себя тем, что ищу слабые места. И нашел.

Свое слабое место.

Почему я вернулся снова? На этот вопрос как раз очень легко ответить. Я должен. Я не перестану. Просто теперь я окончательно утвердился в том, что человечество не готово пока меняться. Не готово. Можно даже большими буквами. Плакатно. Инверсионным следом в небе.

Не готово.

Шумер кивнул и, присев, выбрал из земли осколки стекла. Вынимая особо каверзный осколок, он порезал пальцы и несколько секунд кропил насыпь кровью. Потом рана затянулась. Шумер не обратил на это внимания. Он подобрал и бросил в мешок картонную упаковку сока, за ней — обрывок ткани, видимо, от перчатки или шарфа, а следом — пуговицу и резиновую подошву.