Андрей Кокоулин - Возвращение в Пустов

— Да, — сказал Шумер, глядя девушке в глаза.

— Скажи честно, ты — бог?

— Не знаю.

— Значит, ты ничего не можешь?

— Почему? — улыбнулся Шумер.

— Ты не показал нам ни одного чуда, Сережа. Как же мы можем в тебя верить и следовать за тобой?

— Кстати, да, — сказал Петр, не забывая держать с Людочкой дистанцию. — Уж для своих апостолов ты мог бы сделать исключение.

— А в поезде?

Петр с сомнением фыркнул, а Людочка качнула головой.

— Это был гипноз.

— А это? — тряхнул кулаком Шумер.

Людочка осторожно вытянула из его пальцев несколько мятых сторублевых купюр.

— Ты просто нашел их, — сказала она, проверяя их на свет. — В мусоре.

— Но это ли не чудо?

— Сережа, чудеса — это чудеса.

— Ты должен кого-нибудь оживить! — загораясь мыслью, подсказал Петр. — Это будет по-честному. Ночью мы идем на кладбище, и ты поднимаешь мертвеца.

— Какого мертвеца?

— Лучше того, что постарше. Годичной давности хотя бы.

— Зачем? — спросил Шумер.

— Это будет чудо. Настоящее. Без обмана.

— У чуда должен быть смысл.

— А мы, Сережа? — удивилась Людочка. — Разве мы тебе не нужны? Ты же хочешь, чтоб мы в тебя поверили?

Шумер вздохнул.

— Это на самом деле забавно, — сказал он, помолчав. — Как легко вы все перевернули с ног на голову. Только это не я, а вы должны мне доказывать, что достойны быть моими учениками, сподвижниками, апостолами. Не я, а вы должны из кожи вон лезть, чтобы оказаться рядом и слушать меня, ловить каждое слово. И не вы мне, а я вам должен быть нужен больше самой жизни, потому что я есть обещание жизни новой.

Шумер пожал плечами.

— Почему вдруг я вам, как детям, должен устраивать представления, чтобы вы оценили, стоит ли вам верить в меня, я не понимаю.

— А вдруг ты обманщик, Сережа? — сказала Людочка. — Как я пойму твою новую жизнь?

Шумер, шагнув, коснулся пальцем югославской рубашки-поло на девушке в районе сердца.

— Новая жизнь — здесь, — сказал он. — Всегда была и будет здесь. Возможно, ты могла чувствовать тоску по ней или желание все изменить. Тогда у тебя есть шанс найти ее в себе. Если же нет, то ничего и не получится.

— Ты отказываешься от меня, Сережа?

Шумер отступил к подъездной двери и развел руками.

— Решай сама.

Петр криво усмехнулся.

— То есть, чудес не будет?

— Ты мусор не убрал, — сказал ему Шумер.

— Это обязательное условие? — крикнул Петр в ему в спину.

Шумер не ответил.

— Вся наша жизнь — мусор! — догнало его уже на лестнице.

Он чуть не вернулся и не ответил: «Смотря чья». Сдержался. Вот оно, подумалось ему горько. Они отвыкли что-то делать искренне и безвоздмездно. Даже со мной они готовы идти, только предварительно получив гарантии. Вынь им да положь чулки, положение, деньги, власть. Или вот чудо. А нужно оно им? Изменит ли оно их? Нет, как интересно…

Шумер вошел в квартиру, мимоходом взъерошив волосы стоящему у туалета Вове. Вова дернул плечом. Он играл в игру на телефоне.

— Сергей Андреевич? — выглянула из большой комнаты Галина. — Как блинчики мои?

— Вкусные, — сказал Шумер.

— А девушке вашей понравились?

Шумер посмотрел на родственницу, раздумывая над ответом.

— Она ушла, — сказал он наконец.

Галина изменилась в лице.

— Вы не шутите?

— Нет, почему я должен шутить? Она ушла, ей так лучше, ей нужны чулки, деньги, билет на поезд. В общем, мы разошлись.

— Ну и правильно, — подал голос Виталий. — Как только у бабы начинаются претензии к мужику, значит, все, любовью и не пахнет, сворачивай лавочку.

— Молчи уж, — сказала ему жена.

— Видишь? У тебя не претензия, у тебя совет.

— Я хочу полежать, — сказал Шумер, — прошу меня не беспокоить.

— Но телевизор-то можно?

— Как хотите.

Шумер закрыл за собой дверь и в пальто рухнул на кровать.

Странное было чувство. Ну, предали. Предали… Набились в апостолы и предали. Чужие люди. И двух дней вместе не провели. Чего переживать? Он не хотел их с самого начала. Это все Бугримов…

Сбросив ботинки, он зарылся лицом в подушку.

Я не о том. Не о том. Была какая-то забавная мысль. А! Шумер перевернулся на спину и уставился в потолок в пожелтевшей побелке. Улыбка снова появилась на его губах. Да, я думал о том, что интересно получилось бы, выкатывай человечество список претензий и желаний всякой божественной силе перед тем, как перейти под ее начало. То есть, схожу я, допустим с поезда на перрон, а там уже толпа, настороженная, притихшая, смотрит многоглазо, оценивающе, хорош ли я собой, соответствую ли представлениям. Дальше все это пестрое сборище, как ложноножку, выбрасывает вперед своего представителя, и тот, покашляв от волнения и избегая смотреть мне в глаза, упитанный такой дяденька, усатый, разворачивает длинный-длинный список требований и пожеланий.

«Значится так, господин хороший, если вы желаете повести нас в новый мир, в кущи там или еще куда, то мы, конечно, с радостью, но, во-первых…». И двести тридцать три пункта. Или больше. В общем, бабам — чулки, детям — мороженое, всем остальным — прочие радости, а также доказательства божественной силы, то есть, собственно, чудеса, воскрешение мертвецов, исцеление убогих, непорочное искусственное зачатие, иллюминация и спецэффекты. И они еще посмотрят, устраивают их эти чудеса или нет. Для этого предусмотрено голосование, где решение принимается простым большинством. Их, кстати, на встрече специально присутствует нечетное количество, чтобы было проще определиться. Так-то, господин хороший.

За стенкой забухтел телевизор.

Глупость же, подумал Шумер. Хотя, конечно, вполне человеческая глупость. Эгоцентризм во всей красе. Не я должен Богу, а Бог мне. Сначала он, а я потом. А вот когда молнией по темечку за такое одного-другого до смерти шандарахнет, тогда остальные от страха весь этот список, выхватывая друг у друга изо рта, сожрут.

«Господин Бог, не велите казнить, обознались, по скудоумию полагали…»

Конечно, вздохнул Шумер, по-хорошему, так и надо. За неследование моему пути — кнут, огонь и кары небесные. За веру и усердие — награда в виде… Возвышения? Вознесения? Записи в архангельское войско? Но нужно мне это войско? Ведь нет. И что делать, если люди, допустим, привыкли жить в наказании? Что делать, если они притерпелись и даже нашли в наказании прелесть существования? Вот как сейчас. Гадко живут, скудно и бессмысленно живут, кирпичиками в Бугримовскую пирамиду встроены, а все им мнится, что так и надо, что так и хорошо, соседей бы подвинуть, и вообще будет замечательно.

Куда их дальше наказывать? Сами же себе злобные буратины. Сами жуть выбрали. Сами ее полюбили. Сами запретили себе видеть, какова она есть.

Вести их…

Потому они и думают, что вправе спрашивать у меня, что я могу им предложить. Им-то хочется всего лишь вдвое, втрое больше того, что есть. На кирпичик повыше. Наступить на голову вышестоящего и приподняться. Иное звучит для них дико и невозможно. Бесконечное созидание для них как бесконечное извержение в унитаз после попойки. Ах, душа, душа. Что душа? Тьфу! Плюнуть и растереть.