Андрей Кокоулин - Секретарь

Жрать не хотелось. Играть не хотелось. Минуты ползли как дохлые ишаки. Зажмурившись, Лёшка попробовал выйти в ойме, но и тьма была какая-то не такая, цветная, вспыхивающая зелёными и фиолетовыми пятнами, и тело все время ощущалось: то чесалось, то щёлкало, то подёргивалось, самостоятельное, блин.

Одноклассники в интернете хвастались приключениями, родительскими машинами, девчонки навыкладывали фоток («Я в Праге», «Я в Москве», «Я в лесу», «Мой котик», «Мой пёсик»), и Лёшка заценил те, где девчонки были в купальниках. Наташка Колесникова — это, блин, было что-то! Хочешь изойти на слюну, спроси меня, как. Повздыхав, он поискал страничку Ленки Линёвой и не нашёл. Возможно, она вообще не была зарегистрирована в сетях. Подумав, Лёшка оставил сообщение на форуме её класса, попросив народ поделиться номером телефона. Вдруг повезёт.

Ближе к семи он вытянул из-под кровати спортивную сумку. В шкафу обнаружилось отделённое от остального, приготовленное маманей бельё — двое трусов, две футболки, рубашка, светлые брюки. Лёшка добавил к ним шорты-бермуды. А что? Пожалуй, классно будут смотреться на фоне камзолов и панталон.

Он постоял ещё, жалея, что не может взять компьютер. Н-да, на ноутбук надо копить. Ноутбук взял, и пофиг.

Вернувшаяся Динка сразу ускакала на кухню, чтобы через минуту с гигантским бутербродом выйти в прихожую.

— А ты что, поел? — поинтересовалась она ехидно.

— Поел, — Лёшка застегнул куртку.

Карман с перчатками вздулся, как беременный.

— А миску тоже съел?

— Вымыл.

— Ты же не моешь! — округлила глаза Динка.

— Кто сказал? — Лёшка попытался щёлкнуть сестру по лбу, но она отдёрнула голову. Шустрая, блин!

— Сам сказал, — она показала ему язык.

— Ну, значит, я лошара, — сказал Лёшка.

Динка захохотала как ненормальная.

— Хе-хе-хе, — передразнил её Лёшка. — Закрывайся, давай.

Солнце спряталось за облачной пеной, поджаривая ее снизу. Воздух казался белесым, словно в него накурили.

Интересно, подумалось Лёшке, что там у них происходит по ночам, если обязательно моё присутствие? Не оргии же. Мёленбек ещё, конечно, представлялся в роли любителя сладкой ночной жизни, но Штессан… Штессан в воображении Лёшки рисовался исключительно с прямоугольным щитом римского легионера и коротким мечом… как, блин, его! Гладиусом. Проверочное слово — гладиолус, ага. В какой-то другой ипостаси, вроде постоянно валяющегося на диване пьяного, как Женькин родитель, главы семьи или смешивающего коктейли в клубе беспечного мажора Валерки Тымчука, Лёшка, хоть убейте, Иахима не видел.

А Штессан, кстати, убить ещё как мог!

К особняку на Шевцова Лёшка пришёл на десять минут раньше, но ждать не стал: сначала дернул дверь за ручку (оказалось, заперто), затем пробарабанил костяшками пальцев.

Открыл дверь Мёленбек. На нём был красный бархатный камзол с серебряным узорным шитьем и темно-красными обшлагами. Лицо его было торжественно, борода расчёсана, глаза смотрели строго и слегка сквозь.

— Проходи.

Лёшка вдруг оробел.

— Я, блин, вот… чуть раньше.

Мёленбек нахмурился.

— Блинов не надо. Секретарю не престало.

Он посторонился. Лёшка прошёл, расстегнул и повесил под внимательным взглядом свою куртку. Маманина перчатка выпала, и он, краснея, утолкал её обратно в карман.

— Извините.

— Проходи в обеденную, — жестом показал Мёленбек.

Лёшка посмотрел на влажно блестящий линолеум и скинул кроссовки.

— У вас тапок-то нет? А то дальше натопчу.

Мёленбек посопел.

— Штессан! — крикнул он зычно. — На черта ты вымыл полы? У нашего молодого секретаря случился приступ совестливости.

Лёшка даже обиделся.

Вот нифига себе! — подумалось ему. Ну и бородач! Только попроси меня о хельманне ещё, только попроси!

— Штессан!

— Что? — появился в дверях обеденного зала Иахим.

Куртку он сменил на белую рубашку с рукавами-воланами, а ремень — на алый пояс. Кинжал, впрочем, так и остался висеть в ножнах, зацепившихся за пояс медным кольцом.

— Наш секретарь заметил твою работу, — сказал Мёленбек.

— И поэтому дуется и прячет глаза? — хмыкнул Штессан.

— Я вообще не по этому, — буркнул Лёшка.

— Он обижается на меня, — наклонившись, словно по секрету, сказал Мёленбек.

— Почему?

— Он думает, я его позорю.

— А ты не позоришь?

— Нет, — сказал Мёленбек. — Это называется — провокация. Должен ли секретарь вестись на провокации — вот вопрос.

— А что вы сразу! — взвился Лёшка.

— В первую очередь, Алексей, секретарь должен думать, — сказал ему Мёленбек, уставившись на него своими черными, навыкате глазами. — Некто Солье Мёленбек сказал тебе нечто обидное. Но почему он это сказал? В чём состояла его цель? Руководствовался он эмоциями или расчётом? Вот что должно тебя занимать. Понятно?

Пристыженный Лёшка кивнул.

— Прекрасно, — Мёленбек причмокнул губами. — Тогда подумай и скажи мне, так в чём был мой расчёт?

Лёшка посмотрел на Штессана.

Штессан был как скала, пойми там, что на лице у камня. Камню пофиг. Ну, ладно, подумал Лёшка. Если Мёленбек говорит о расчёте, значит, был расчёт. То есть, он знал, что я обижусь. В прошлый раз Иахим сам сказал, мол, не снимай обувь. А тут полы… Я же вижу, что чистые.

Мёленбек вздохнул.

— Алексей, ты долго?

Лёшка усиленно почесал лоб.

— Погодите.

Если Мёленбек знал, как я среагирую, значит, он хотел, чтобы я по другому относился к его словам, чтобы я научился…

— Это урок, — сказал Лёшка. — Наглядный урок лучше запоминается. Особенно, если он связан с обидой или виной.

— Хорошо, — сказал Мёленбек. — Ты прав. Это именно урок. Но секретарь не должен ограничиваться одной, пусть и самой вероятной версией. Говорящий с тобой человек может иметь не один, а несколько мотивов. От разных мотивов и дальнейшие его действия будут разными. Так что с тебя ещё один вывод. Мы ждём.

— Да бли… — Лёшка вовремя стиснул зубы. — Дайте подумать-то!

— Всё остынет, — сказал Штессан.

Лёшка опустил голову.

Ещё один вывод ему, блин, заметались мысли. Не престало, видите ли, блинкать. Перейти, что ли, на оладушки? Я на что обиделся? На то, что будто бы слепой. Что, типа, не вижу, что Штессан полы помыл. Приступ у меня чего-то там. А чего следить кроссовками по чистому-то? Кому после этого — тряпку в руки…

Лёшка замер.

— Так это намёк, что мне теперь ещё и полы мыть? — обречённо выдавил он.

— Хо! — воскликнул Штессан. — Парень соображает!

— Он именно этого и боялся, — сказал Мёленбек.

— Ага, — сказал Лёшка, — я теперь секретарь-поломой.

— Вот ты вянгэ, — улыбнулся Штессан. — Рано я тебя в сквиры записал. Кому ещё полы мыть, как не самому младшему и самому неопытному?

— Воспитываете…