Андрей Кокоулин - Секретарь

— В какой-то мере, — приобнял Лёшку Мёленбек. — Знаешь, сколько я в свое время за уважаемым Гохолом Петернаком кристаллов перечистил? Думаю, не одну сотню. Он их коптит, а я чищу. Он коптит, а я снова чищу. Думаю так исподтишка: да закоптись ты совсем! — он басовито хохотнул. — Но с возрастом понял такую штуку, Алексей. Любые препятствия надо воспринимать как вызов твоим возможностям их преодолеть.

— И как мне преодолеть мытьё полов?

— Я, честно говоря, тоже не понял, — сказал Штессан.

— Оба дурни, — вздохнул Мёленбек.

Они незаметно перебрались в обеденную. На столе стояла все та же глубокая чаша с цветочным рисунком, накрытая полотенцем. Но теперь к ней прибавился длинный поднос с крышкой, из-под которой одуряюще пахло жареным мясом.

— Вот как у нас было, — ликурт Третьего кнафура снял полотенце с чаши, и Лёшкиным глазам предстала гора парящего, рассыпчатого, золотистого риса. — Младшие, пока толком ничего не умеют, занимаются хозяйственными работами. Во-первых, при деле. Во-вторых, освобождают панциров от всякой такой ерунды. В-третьих, учатся терпению и смирению характера. Правильно? Правильно.

Он ложкой набрал риса в тарелку.

— А если нападение? — спросил Лёшка, отодвигая стул, чтобы сесть.

— Если нападение, сквиры встают вторым рядом. И это тоже правильно. Солье?

— Мне много не надо, — Мёленбек подал свою тарелку.

— Я знаю, сколько, — сказал Иахим и насыпал Мёленбеку вдвое больше, чем себе. — Алексей…

Всего две ложки риса упало в тарелку Лёшке.

Затем Штессан также распределил мясо. Мёленбеку достался самый большой кусок. Лёшке — два маленьких. В общем, почувствуй себя Золушкой, бл… оладушек.

Ели молча, скребя по фарфору ножами и вилками. Пили соки из пакетов.

Мёленбек, несмотря на то, что принимал от Штессана тарелку с явным неудовольствием, справился со своей порцией даже быстрее Лёшки.

— Славный ужин, — сказал он, откинувшись на спинку стула. — Помнишь, Иахим, мясо на углях в «Тёмном господине»? Вряд ли он цел сейчас.

— Я больше скучаю по «Мокрому Риверо», — сказал Штессан.

— Я не ходил в такие заведения, уж извини.

— Тебя бы и не пустили.

— Меня? Цайс-советника?

— Ну, пустили бы, — неохотно признал Штессан. — Но, честное слово, ты испортил бы там весь праздник народу.

— А это вы сейчас нарочно, да? — спросил, вмешиваясь в разговор, Лёшка. — Вы так с темы съезжаете?

— Умный парень, Солье, — Иахим смущённо потыкал вилкой в остатки мяса.

— Алексей, я помню своё обещание, — уставился на Лёшку Мёленбек. — Только, боюсь, ты нам не поверишь.

— Ну, я знаю, что вы бежали.

— Бежали… — грустно повторил Мёленбек. — Мы из другого мира, Алексей.

От обыденности тона, которым это было сказано, Лёшку пробил озноб.

— Вы шутите, да?

— Алексей, ты же сам, наверное, пришёл к такому же выводу.

Лёшка привстал и сел снова.

— Вы, блин!.. — у него стиснуло горло, и он полез через стол за соком. Штессан подал. — Ага, спасибо! Из другого… Конечно! Их тут под кх-хаждым веником!

Не договорив, Лёшка на несколько секунд присосался к пакету и даже вкуса сока, что пьёт, не почувствовал.

— Вы бы это… — он кулаком вытер губы. — Ну, что-нибудь поправдоподобнее придумали бы.

Мёленбек улыбнулся.

— Алексей, не надо ничего придумывать. Наш мир называется Ке-Омм.

— И где он? — спросил Лёшка, щурясь.

— Везде. Рядом, — сказал Мёленбек. — Представь, Алексей, ты стоишь у зеркала. В зеркале отражается та же комната, тот же стол, те же тарелки. Такой же мир. Вообрази бесчисленное множество таких отражений.

— Отражений меня?

— Мира.

— Так моего же мира.

— А теперь представь, — сказал Мёленбек, — что твоё отражение также смотрит на тебя. И также думает о тебе в зеркале.

Лёшка попробовал нарисовать себе другого Лёшку, который вглядывается ему в глаза, кривит губы, расчёсывает намечающийся прыщик на подбородке, и вздрогнул, когда этот воображаемый, второй Лёшка показал ему язык.

Бр-р-р!

Это было жутко. Повеяло детскими страшилками, которые Лёшка вроде как благополучно перерос лет семь назад. Однажды в темном-темном зеркале…

— Миры отражаются, — продолжил Мёленбек, — но, отразившись, тут же начинают жить собственной жизнью и собственным временем, становятся не похожими друг на друга, и в каком-нибудь далёком отражении некий Алексей вполне может превратиться в оленя, дерево или воробья. Или не отразиться совсем.

— Вот спасибо!

— Отражения почти не соприкасаются, между ними существует тонкая, как слой амальгамы, но непреодолимая граница. Но иногда… иногда…

Мёленбек умолк. Взгляд его стал печален. Пальцы с перстнями утонули в бороде.

— Ке-Омм, Алексей, не похож на твой мир.

Лёшка посмотрел на Штессана.

— Вы серьёзно? Это не игра? Это на самом деле?

Иахим кивнул.

— Давным-давно, — сказал Мёленбек, — когда не было ни меня, ни учителей моих учителей, слой, отделяющий Ке-Омм от одного из отражений, треснул.

— Как это?

— Как? Так не объяснить, — Мёленбек вытряхнул из рукава молочно-белый продолговатый камень с неровными гранями. — Я покажу тебе, если не боишься. Иахим…

— Ты уверен, Солье? — спросил Штессан.

— Так будет гораздо проще.

— Что ж, пойду я постучу по манекенам.

Штессан поднялся, подмигнул Лёшке и, выйдя, прикрыл за собой двери.

— Это хольмгрим, кристалл-ловушка, — сказал Мёленбек, ставя камень на тонкую, проволочную подставку. — В него можно поймать чужое сознание на несколько часов или дней. Здесь он, конечно, будет работать хуже.

Внутри кристалла плыла, заворачиваясь спиралью, искорка.

— Вы такие чистили у Петернака? — спросил Лёшка, завороженно следя за путешествующим сквозь грани светом.

— Там были сфагнгримы, кристаллы концентрации, — Мёленбек чуть поправил подставку. — Здесь другое. Ты готов?

— Это как ойме?

— Нет. Смотри на кристалл.

— Смотрю.

— Ин-ца-а-а…

Долгое «а» выродилось в шипение. Хольмгрим подрагивал на подставке, будто живой. Лёшка вдруг почувствовал, как его тянет внутрь, к медленному танцу световой искры.

— Я поведу тебя по своей памяти, — услышал он.

Затем был хлопок.

В Лёшкиных ушах засвистел ветер. Правда, Лёшка не ощущал ни ушей, ни головы, ни тела, но ему почему-то казалось, будто воздух старательно обдувает невидимое лицо.

Вместо тьмы вокруг клубилась белая мгла. В глубине ее пробегали сполохи, в стороне проглядывали разрывы, и они то появлялись, то затягивались, как проплешины в тумане или бочаги в болотине.

— Ты увидишь то, что помню я, — прозвучал из-за невидимого плеча печальный голос Мёленбека.

Ветер взвыл.

Мгла вдруг опрокинулась вверх, и далеко под Лёшкой выпукло раскинулась, развернулась земля — цветные лоскутки полей, расчерченные тонкими извилинами дорог, серые гребни гор, желтые с зеленым леса, искристо сияющий край моря.