Андрей Кокоулин - Секретарь

Широкая мощёная улица распахнулась перед Лёшкой и понесла его над собой. Дома из искристого серого камня и желтого песчаника выросли по сторонам. Двухэтажные, трехэтажные. Зашумела невидимая, спрятанная под мостками вода. Между домами расцвели небольшие садочки, за оградами притаились дворы. Гостиничные вывески заскрипели, словно призывая к себе путников.

Справа улица растеклась торговым рядом, за которым выстроились лабазы и лавки. Торговля шла живо. Кричали зазывалы, сновали девушки с лотками, полными горячей снеди, катил тележку зеленщик. Вкусный дым ходил кругами, и, казалось, околдованные им, горожане потому и не спешат уходить из рядов, прогуливаются, присматриваются, дышат.

Мимо Лёшки прошагал небольшой отряд в двухцветных куртках и коротких штанах, заправленных в чулки. За ним прокатила карета — четвёрка лошадей с плюмажами, два кучера, красные колеса. Мелькнул канал. На горбатом мостике застыл с удочкой серьёзного вида мальчишка лет семи-восьми.

Дома, дома, дома. Бельё на верёвках. Цветы в горшках. Столбы объявлений. Мастерские и лавки. Пекарни и трактиры. Закопчённый, звенящий металлом оружейный цех.

Несколько длинных, окрашенных в желтый цвет зданий прятались за частоколом деревьев с раскидистыми, пышными кронами. Во дворах, на многочисленных скамейках, как воробьи, сидели дети, мальчишки отдельно от девчонок.

— Гимнеты, — пояснил Мёленбек, — училища, школы.

За гимнетами потянулся парк со статуями. В центре его стояли шатры и фургоны бродячих артистов и помост с обтрёпанным лоскутным занавесом.

Далее дома встали тесно, приросли этажами. Улица, вильнув, стала забирать вверх. Окна заблестели витражами, вывески приобрели размах и позолоту. Втиснувшийся между двух пышных особняков дом с колоннами и оградкой оказался банком.

Слева из темного камня на взгорке, в окружении башенок, вырос форт со штандартом, полощущимся на шпиле, справа от него, через улицу и канал расположилось старое, сложенное из крупных, позеленевших от времени блоков здание.

— Это крепость городского гарнизона и казармы гвардии, — пояснил Мёленбек. — При захвате столицы гарнизон был сожжен.

Дальше он лишь перечислял: дом Керанти, дом Ольяно, дом Каварго, дом Кадель-и-Гранде, дом Шеми, дом Сомбалей, дом Принцев Побережья.

Дома соревновались друг с другом колоннами и капителями, окнами и пилястрами, крышами, арками, флюгерами и росписью фасадов. Лёшке так и представлялось, что их владельцы имеют общие с ними черты — то долговязую, то пышную фигуры, то выпяченную губу, схожую с балконом второго этажа.

Все дома тесным полукругом жались к широкой площади, с левого бока к которой примыкала низкая башня.

— Это Голодная башня, — сказал Мёленбек. — Раньше здесь жил Петернак, а потом я. Вид у нее, конечно, не самый лучший, но это лишь снаружи.

За площадью темнела ограда.

Лёшку потянуло к высоким воротам, на которых железные стебли и наконечники стрел свивались в арочный венок. Здесь стояла охрана — караул из четырех человек. Стеганые куртки, облегченные нагрудники, короткие мечи.

— Вперёд, Алексей, — сказал Мёленбек.

Ворота дрогнули, и венок проплыл над Лёшкиной головой.

— Я шёл здесь в последний раз три месяца назад. Правда, в твоём мире-отражении, получилось, что состарился уже на целый год.

Дорожка изгибалась перед рядом похожих на кипарисы деревьев. Деревья стояли тесно, прорастая друг в друга веретенообразными кронами. По правую руку, белела беседка, в нем сидела чопорная дама в зелёном и золотом, и, отставив мизинец, пила чай из чашки. На коленях у нее сидел кот, лениво помахивая тяжелым, перехваченным лентами хвостом. За беседкой перекидывался через искусственный пруд лёгкий мостик. По глади пруда скользили серые, с красными хохолками птицы.

Мёленбек ничего не сказал про женщину.

Дорожка, свернув, приблизилась к широким ступенькам, над которыми навис портик. Белые колонны, новый караул. Тяжелые двери с двухцветным гербом со скрипом подались в стороны, приглашая в шорохи и сумрак.

— Сюда, господин цайс-советник.

Голос раздался слева, в мягком свечном свете обозначились рука и лицо.

Слуга пошёл впереди, Лёшку повлекло за ним, он поплыл над узорчатыми полами по темному коридору сквозь залы с занавешенными окнами с одной стороны и с смутно угадывающимися панно — с другой.

Было тихо. Хотя откуда-то налетали шепотки и скрипы, в дверях колыхались портьеры или мельком, в отблесках утаиваемого света, появлялись и пропадали темные фигуры. Свеча слуги выхватывала из темноты черные ленты, протянувшиеся над притолоками.

— Неудачный день, — сказал Мёленбек, — долгий траур по королю.

Коридор окончился ступеньками.

Слуга поднялся, придерживаясь свободной рукой за вьющиеся спиралью перила.

— Следуйте за мной, господин цайс-советник.

Второй этаж был полон людей. Из-за обилия темных одежд в полутемной, с редкими вкраплениями тусклых свечей анфиладе они казались тенями. Поблескивали украшения и ордена. Шаркали подошвы, шуршала ткань. В бокалах на узких столиках стыло вино.

Шепотки вились под сводчатыми потолками.

— Тела так и не нашли…

— Она еще храбрится, бедная девочка…

— Говорят, Второй кнафур идёт к столице, и если их не перехватят…

— Вести неутешительны, моя дорогая…

— Паргид, я полагаю, не продержится и недели…

Появление слуги вызвало некий переполох и заставило шепотки испуганно истончиться. Тени раздались в стороны, пряча глаза в пол, и Лёшка был только рад миновать их побыстрее. Бледные лица, тонкие пальцы, узкие ниточки поджатых губ.

Трусы! — подумалось ему. Какие трусы!

— Через три месяца большинство из них присягнёт Шикуаку, — сказал Мёленбек.

Анфилада закончилась коротким переходом.

Караул в арке приветствовал их дробным стуком сапожных каблуков.

— Здесь, господин цайс-советник, — поклонился слуга.

Еще один коридор. Двери. Двери. Поворот и — неуместное, невозможное в общем трауре солнце, золотым пятном застывшее на полу. Штора отдёрнута.

Лёшка даже зажмурился.

Ближайшая дверь приоткрылась, плеснув изнутри светом и возбужденными голосами.

— Солье?

Вышедший в коридор мужчина в коротком чёрном камзоле, казалось, схватил Лёшку за невидимый рукав. У него были резкие черты лица, не отталкивающие, но и не приятные. Глубокие морщины, идущие от крыльев крупного носа, стягивали губы в желчный полумесяц. Иссиня-чёрные волосы серебрились на висках.

— Как она? — спросил Мёленбек.

— Сам увидишь.

Наполненная светом комнатка оказалась мала. Все её богатство составляли высокие, до потолка, шкафы с книгами и свитками, утыканная свечами, низко подвешенная на цепи железная люстра и стол в центре. На столе была расстелена ломкая, вручную отрисованная карта, с одного края прижатая несколькими томами в кожаных переплётах и — по диагонали, на другом конце — подносом с пузатой бутылкой темного стекла и бокалами.