Андрей Кокоулин - Секретарь

Лежать было хорошо и уютно, всю жизнь можно так лежать. Под уходящим ввысь потолком перекрещивались балки, колонны врастали в утолщения, ниже в два ряда свешивались светильники. Там даже имелись узкая площадка и лесенка для их монтажа.

— Так, — раздался голос Мёленбека, — давайте уже с отдыхом заканчивать.

Он встал со стула в углу и, постукивая тростью по висящим «грушам», подошёл к Лёшке и Штессану. Вид у него был не выспавшийся и помятый, борода свалялась, камзол отсутствовал, а пуговицы рубашки попали не в те петли.

— Что случилось? — тут же вскочил Иахим.

Мёленбек скривился.

— Пока ничего. Смотрю, ты не жалеешь моего секретаря. Алексей…

Подчиняясь властному движению пальцев, Лёшка поднялся на ноги.

— Я прошёл…

— Да-да, — нетерпеливо произнёс Мёленбек, — я знаю.

Он жёстко ухватил парня за локоть и повернул, всматриваясь в его зрачки. В свободной руке его появился кристалл, который он поднёс к Лёшкиному лбу.

— Зачем это? — спросил Лёшка.

— Предчувствие, — сказал Мёленбек. — Что-то мне не спокойно.

Кристалл впечатался в кожу секретаря над правой бровью и прокатился к левой, оставляя щекотное ощущение от чередования граней.

— Что-нибудь снилось? — спросил Мёленбек.

— Нет, — соврал Лёшка и наткнулся на тяжёлый взгляд чёрных глаз.

— Ты уверен?

Почему-то признаваться про Замок-на-Краю и Шикуака было страшно.

— Мне показалось… Мне приснилось…

— Солье, парень думал, что вызвал кого-то ночью, — вклинился Штессан.

Мёленбек нахмурился и отнял кристалл.

— Никого он не вызвал. Ладно, — он оттянул Лёшке нижнее веко, — ты совсем загонял его, Иахим. Отложи ойме.

— После третьего урока, Солье, сам понимаешь.

— А мне нужны люди! — Лицо Мёленбека налилось кровью. — Где они? Какой прок от него в таком состоянии? День минус, Иахим!

— Пусть рисует карту.

Мёленбек фыркнул.

— Что он нарисует? Мальчишка вообще не понимает ни что он, ни где он! Ему кажется, всё это игра, развлечение!

— Вовсе нет, — насупился Лёшка.

— Это не в упрёк тебе, Алексей, — вздохнул Мёленбек. — Пока вокруг не начинают умирать близкие люди, очень многим кажется что всё, что происходит в мире, несерьёзно.

— Но я готов!

— К чему ты готов? — свирепо спросил Мёленбек. — К смерти — готов? К войне — готов? К чужим крови, боли, отчаянию? К трупам друзей?

Лёшка сглотнул и твёрдо посмотрел в чуть выпуклые глаза цайс-мастера.

— Если секретарю нужно быть к этому готовым…

— Уйди с глаз моих! — рявкнул Мёленбек, отшвырнув парня к лестнице. — Вымоешь полы — и свободен.

— Куда?

— Домой. Погуляй, посмотри, ощути город и мир, подумай, что ты можешь потерять. Почувствуй, можно ли за это умереть и стоит ли за это жить и сражаться.

— А стена?

— Какая стена? — нахмурился Мёленбек.

— В коридоре, — тиская перила, сказал Лёшка. — Недокрашенная.

— Я докрашу, — сказал Штессан.

— Тебе сказали: брысь! — стукнул тростью цайс-мастер.

От гнева нанимателя Лёшка сбежал вниз и не слышал, как Мёленбек, устало привалившись к одной из колонн, сказал Штессану:

— Мы не готовы, Иахим. Алексей не готов, я, извини, чувствую себя гимнетом-первогодком. Мне бы больше времени.

Он закрыл глаза.

— Что будет, то будет, Солье, — Штессан ударил ребром ладони по кожаной «груше». — В кнафуре, знаешь, учили не думать над вещами, которые ты не можешь изменить.

— А если можешь? — спросил Мёленбек.

— Тогда меняй, не задумываясь.

Лёшка тем временем нашёл в помещении, где хранилась краска, швабру с сухой тряпкой, в туалете набрал воды в примеченное там же ведро и сыпанул пемолюкса.

Ать-два! Он пошёл по кругу от козел, от стены своего позора в обход обеденного зала, скользя тряпкой по светло-коричневому линолеуму. Присаживаясь, отжимал нехитрые проволочные челюсти, вытаскивал тряпку, окунал её в ведро и снова прижимал проволокой. Выпрямлялся и гонял швабру вперёд и назад, попутно обмахивая пластиковые плинтуса.

Такая нудная и женская, в общем-то, работа сейчас почему-то не казалась Лёшке ни унизительной, ни умоляющей статусы мужчины и секретаря.

Штессан вон тоже полы мыл. И не ныл, наверное, перед цайс-мастером: «Я стоял у Гиммельлина!» Да и не об этом думалось.

Лёшке казалось, что с Мёленбеком что-то не то. То сиди, то иди. То нужен, то не нужен. То срочно извлекай людей, то брысь домой. Словно он что-то решить не может и мечется. Не самый хороший признак. Тревожный.

А что делать дома?

Цоги здесь. Ойме здесь. Всё — здесь. Попросить, чтобы разрешили остаться? Секретарь-идиот — звучит гордо.

Лёшка добрался до ступенек лестницы. Голоса наверху звучали неразборчиво, но прислушиваться он не стал, звякнул ведром погромче.

Мокрый линолеум отражал электрический свет.

В сущности, в мытье полов есть не только мытьё полов, подумалось Лёшке. Он зашёл в обеденный зал и, выставив стулья, принялся возить шваброй под столом. Если размышлять по-секретарски, то есть, искать причину, почему делается то или иное, и чем при этом руководствуются Мёленбек и Штессан, то кроме воспитательного момента имеется ещё несколько соображений. Во-первых, меня хотели удалить от продолжения разговора. Во-вторых, наверное, им хотелось проверить, буду ли я подслушивать. Правда, не понятно, в чём смысл скрывать что-то от человека, от которого они целиком зависят? Или таким способом проверяется моя надёжность? Или же, как самое слабое звено, я и не должен знать многого? Третье соображение: узнать, насколько я послушен и управляем.

Из-под стола выкатилась картофелина, и Лёшка бросил её в стоящую у стены урну.

Но есть и четвёртое: Мёленбек просто разозлился на меня. Со всеми случается, иногда кажется, Динку-вредину так и отлупил бы…

Может быть и это я должен был понять?

Хмыкнув, Лёшка отжал тряпку. Вода в ведре была уже мутная, тёмная. Он вылил её в унитаз и набрал новой.

Мёленбек стоял на лестнице и смотрел, как он закрывает за собой туалетную дверь. Лицо его ничего не выражало.

— Ты закончил? — спросил цайс-мастер.

— Почти, — ответил Лёшка. — Осталось немного.

Мёленбек с некоторым опасением покосился на поблескивающий линолеум.

— Кажется, ты не слишком хорошо выжимаешь тряпку.

— Господин Мёленбек, — остановившись, с обидой в голосе произнёс Лёшка, — а почему вы на самом деле меня отсылаете?

Мёленбек вдруг улыбнулся.

— Здесь нет никакой подоплёки, Алексей. Просто я думаю, что так будет лучше для твоего дара. Полагаю, его необходимо подстегнуть.

— Чем?

— Я хочу, чтобы ты сам об этом подумал. Я жду тебя к ужину, ужин будет в восемь часов. Хельманне-монету возьми с собой. Или зайди ко мне, выбери ещё какую-нибудь.

— Я с этой ещё попробую.