Андрей Кокоулин - Секретарь

Маманя, мелко покивав, принялась лепить на бутерброды кружки вареной колбасы. Розовые до невозможности.

— Ты уже взрослый, Лёш, можешь всё сам.

Короткий взгляд — как «наждачка».

Ну, спасибо хоть, что заметила. Не столб, сын всё-таки стоит.

— В футболке пойду! — крикнул Лёшка уже по дороге обратно в свою комнату. — И бутерброды твои нахрен!

Не удержался — грохнул пяткой в туалетную дверь.

— Мама! — подала изнутри голос Динка.

— Засеря! — ответил Лёшка.

Приличная футболка у него была всего одна, стильная, чёрная, с рисунком-логотипом из пьяных цветных квадратиков на левой стороне груди. В прошлом месяце выклянчил. Ничего, скоро он сам себе и футболку, и водолазку…

В нижнем ящике шкафа нашлись новые носки, китайские, с иероглифами. Нормально на раз. Под душ бы что ли. И по нужде. Или хотя бы морду лица сполоснуть.

— Э-хе-хейя! — заорал телефон.

Ударные, маракасы, что там еще?

Лёшка торопливо выключил будильник, спрятал мобильник в карман джинсов, в другой карман сунул хельманне. Как бы и всё. Время — семь сорок пять. Пять минут до остановки, полчаса, может, минут сорок автобусом. В общем, он ещё успеет купить молока в ларьке, сотка, конечно, гуд бай, но, блин, так и загнуться от голода недалеко.

С каменным лицом Лёшка шагнул в прихожую, надел куртку.

В туалете раздался клекот спущенной из бачка воды. О, наконец-то! Это ж, блин, пятнадцать минут на стульчаке. Десять-то точно. Торта, зараза, вчера нажралась, куда только влезло. Щеки отъела как у хомяка.

— Брысь! — Лёшка отвесил подзатыльник появившейся сестре.

— Дурак!

Справив нужду, Лёшка сполоснул в ванной руки и поплескал воды на лицо.

— Я, может, ночевать не приду, — буркнул он в кухню.

Маманя пожала плечом.

— Хорошо.

Ну и ладно!

На улице было ветрено. Целлофановый пакет задумал пролететь мимо кустов сирени, но застрял в ветвях и поник, слабо шелестя, белым пораженческим комом.

Обойдемся без бутербродов! Вообще обойдусь без всего.

Лёшка дотопал до угла дома, ёжась от холода, заползающего в рукава и за шиворот. Молочный ларек был открыт, на узкой белой губе прилавка стояли пластиковые ящики с кефиром и сметаной. Полная продавщица бегемотихой ворочалась в тесном пространстве, расставляя товар по полкам.

— Можно молока? — Лёшка запустил над кефирно-сметанным изобилием ладонь с зажатой в пальцах банкнотой.

— Нельзя! — отрезала продавщица, поворачиваясь спиной. — У меня приёмка.

— Мне всего один пакет.

Обведенный сиреневыми тенями глаз, всплыв, оценил размер купюры.

— Сдачи нет.

— Да блин!

Лёшка стукнул кулаком по ящику.

— Молодой человек! — взвыла бегемотиха.

Но Лёшка уже развернулся и в обход дома зашагал к остановке. В голове стучало: эх, надо было опрокинуть, узрела бы, гадина, сюрприз.

Остановка пустовала. Шелестели приклееные к столбам объявления. Рекламный плакат морщился через треснувшую витрину. Лёшка, наклонившись, потёр кроссовок ребром ладони, стирая грязь. Вчера стирал, сегодня… Где пачкаются? Вообще-то, подумал, про одежду и обувь сказано ничего не было, так что нормально. Вдруг тоже этот… камзол выдадут? Он представил себя в камзоле. Еще ручкой так, как у средневековых французов принято. Мадемуазель, же не па… Сильву пле… Жижа слева, Тёмка справа. Шляпа с перьями. Тысяча чертей! Впрочем, не Жижа, а Евгений де Портос, Тёмка — тот, ясно, Арамис, он, так и быть, возьмёт на себя роль благородного Атоса недоутопившего свою графиню де ля Фер.

Автобус, подъехав, пшикнул створками.

Лёшка поднялся внутрь, показал водителю ученический проездной и сел на свободное место, благо, их было до фига. Полупустой автобус покатил через весь город. Растрёпанное, сонное, красное со сна солнце карабкалось в небо по окнам домов. Лёшка смотрел на фасады, на зарождающуюся суету дня, на фигурки людей, которых быстро относило куда-то назад, в прошлое, на вывески и деревья. Записанный на пленку голос перечислял остановки: поликлиника, универсам, улица Революции, кладбище.

Часы на телефоне показали восемь пятнадцать, потом восемь двадцать.

— О! Откуда, чел, и куда?

На соседнее место плюхнулся Димка Шверник, парень из параллельного класса, с которым Лёшка года три назад ходил в шахматный кружок.

Кружок, впрочем, не просуществовал и четырех месяцев. Виктор Сергеевич, дядька хоть и пожилой, но классный, вел его каждый четверг в подвальчике дома у самой школы, но скоро заболел, надолго слег в больницу, а заменивший его то ли студент, то ли аспирант в шахматах был ни бум-бум. Типа, лошадью ходи…

— Привет! — Лёшка хлопнул ладонью по ладони. — А ты куда?

— На сельскохозяйственный, — Димка мотнул головой, словно шею ему стягивала удавка. — За мясом, за треской, за зеленью.

— А я на работу.

— Подработка? А где?

— Ага, подработка! — фыркнул Лёшка. — Постоянка! Взяли по объявлению.

— Без опыта?

— Двигаться нужно, Димон, двигаться.

— И без протекции?

— Я же говорю — по объявлению!

— И кем?

Лёшка выдержал паузу.

— Пока секретарь. А там видно будет. Может, в долю возьмут.

— Не фиг тебе повезло! — восхитился Димка. — За меня словечко не замолвишь?

— И кем я тебя возьму?

— Помощником секретаря.

— Ага, обоих и выпрут. Мне поначалу наглеть никак нельзя.

— В бизнес что ли податься? — с тоской произнёс Димка. — А то денег нет ни хрена. Знакомый пацан шебуршит, до тридцатки, говорит, натекает.

— Ага, это же не мешки ворочать.

Димка скривился.

— Это-то понятно.

Автобус затормозил, створки разошлись, впуская шелест листвы, воркование голубей и шарканье подошв. Бетонное крыльцо у сводчатого здания рынка усердно проливал водой усатый азиат в синем халате.

— Ладно, пошёл я, — подал руку Димка.

Он соскочил на тротуар, створки закрылись.

Лёшка проверил хельманне через ткань джинсов: забыл, блин, похвастаться.

Забор бывшего купеческого особняка был всё также тошнотворно-зелен, зато внутри, за решетчатыми воротами, появился небольшой огороженный загончик, уставленный соломенными, будто для стрельбы из лука щитами, а слева узкой полосой кто-то соорудил клумбу с чёрной, голой еще, без ростков землёй.

Лёшка объявился на Шевцова, 33, на десять минут раньше назначенного срока, звонить не решился и поэтому от нечего делать стал маячить перед окнами, меряя двор шагами. Крыльцо в ширину — четыре шага, дорожка до ворот — двадцать один. И тополевые пеньки — один, два… семь. И никто ведь не выглянет, не позовёт. Господину Мёленбеку, похоже, видеокамеру под козырек пришпилить недосуг.

Лёшка с великим трудом дождался, когда часы на телефоне вымигают восемь пятьдесят восемь. Ну, пока он достучится, пока откроют…