Тери Терри - Расколотая [litres]

За большим домом дорога заканчивается, дальше виднеются тропинки, лес. Вот где она прячется.

Я прокрадываюсь вдоль живой изгороди на другой стороне улицы, надеясь, что соседи спят, несмотря на шумную вечеринку, а не смотрят в окна.

Тори в голубой толстовке, которая почти светится в темноте, легко обнаруживается среди деревьев. Я подкрадываюсь к ней и дотрагиваюсь до ее руки. Она подпрыгивает, оборачивается и видит меня. Снова отворачивается, чтобы продолжить наблюдение за домом.

– Тебе нужно научиться одеваться для таких случаев, – говорю я.

Она не отвечает, взгляд ее прикован к чему-то. Проследив за ним, я вижу группу человек из шести, они болтают, смеются. Одна женщина, остальные – мужчины в смокингах. Женщине, должно быть, жутко холодно в этом облегающем черном платье без рукавов. Запрокинув голову, она смеется над чем-то таким, что сказал один из мужчин.

– Это она? – спрашиваю я шепотом.

Тори кивает.

Она красивая, как и Тори. У обеих длинные черные волосы. Может, она попросила дать ей девочку, похожую на нее? Я слышала, некоторые так делают. Быть может, когда Тори повзрослела, то стала отвлекать на себя слишком много внимания как более молодая и красивая копия своей матери.

– Зачем ты здесь, Тори?

Она не отвечает. Я беру ее за руку, холодную, как лед.

– Пошли. Идем со мной, – говорю я. – Тебе здесь нечего делать.

Никакой реакции. Глаза ее, не мигая, смотрят прямо перед собой. Потом по щеке стекает одинокая слезинка.

– Тори?

– Я просто хотела увидеть ее. Хотела, чтобы она сказала, почему меня забрали, услышать, как она произнесет эти слова. Посмотреть, что она скажет в свое оправдание.

– Сегодня тут многовато народу.

– Да. Может, так было бы даже лучше. Перед всеми ее друзьями. Представь себе, какой конфуз!

– И тебя бы снова загребли лордеры.

Она вздрагивает:

– Может, оно бы того стоило.

Я тяну ее за руку.

– Пошли, пока нас не заметили.

Она отрывает глаза от женщины, которая была ее матерью.

– Что я сделала не так? – говорит она, и еще одна слезинка скатывается, вслед за первой, по ее щеке.

Я качаю головой:

– Ничего. Совсем ничего.

Она позволяет увести себя, слушается, когда я велю ей пригнуться, и мы тихонько прокрадывается вдоль изгороди. Подходим к тому месту, где я оставила велосипед.

– Садись, я довезу тебя, – говорю я, и она усаживается на сиденье сзади. Ноги у меня болят после безумной гонки.

– Куда едем? – спрашивает она.

– К Нико, куда же еще?

– Он будет зол, как черт.

– Угу. Уже зол.

Когда мы приезжаем, Нико дома нет. Дом заперт, но Тори знает комбинацию замка, и через несколько мгновений мы оказываемся внутри.

Тори крепко спит на диване.

– Что ты ей дал?

– Успокоительное. Проспит до вечера, а я тем временем решу, что делать дальше. – Голос его холодный. – Это было чертовски рискованно. Ты должна была сказать мне, где она.

– Я не знала, только догадывалась.

– Хорошая догадка, Рейн. Но тебе следовало сказать мне. – Он подходит ближе, высокий и грозный, я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не попятиться, но стою там, где стояла.

– Я отвечаю за нее, поэтому сама должна была с этим разобраться. Что ты намерен с ней делать?

С пару секунд он сверлит меня взглядом, потом кивает, словно в ответ на свои мысли:

– Я все еще считаю, что она может оказаться нам полезной. А пока мне нужно поместить ее в какое-нибудь более надежное место. – Он вздыхает. – Что мне с тобой делать? – Губы его изгибаются в неком подобии улыбки, но за этой улыбкой все еще проглядывает холодность.

– Прости, Нико. Я просто хотела все исправить. Сама же виновата.

Он смотрит на меня с секунду-другую, и выражение его глаз смягчается. Потом он кладет руки мне на плечи, привлекает к себе, и я опускаю голову ему на плечо, боясь пошевелиться, боясь дышать, сделать что-то такое, что могло бы все испортить.

– Твое сердце бьется так быстро, – говорит он наконец. Отстраняется от меня, заглядывает мне в глаза. – Я не злюсь на тебя, Рейн. По крайней мере, не так, как ты думаешь.

Меня переполняет облегчение.

– Не злишься?

– Нет. Я испугался.

– Ты? Испугался? – Это даже звучит как-то неправильно. Нико ничего не боится.

Он криво улыбается.

– Да. У меня тоже есть свои страхи. Я боялся, что с тобой что-то случится. А если бы тебя поймали? Тебе следовало сказать мне, где она, чтобы я сам разобрался с этим. Ты должна оставаться целой и невредимой, Рейн. Мне нужно, чтобы ты оставалась целой и невредимой.

Я смотрю на него в изумлении:

– Извини.

– Не извиняйся. Это был смелый поступок. Но обещай, что больше никогда не помчишься никого спасать, не предупредив меня. Договорились?

– Договорились.

– И еще одно, прежде чем ты уйдешь. Эти твои схемы больницы прекрасны, но мне нужны еще и люди. Лица. Я знаю, ты можешь их нарисовать. Все лица в больнице. Медсестер, врачей, охранников. Всех, с кем ты контактируешь сейчас, с кем встречалась раньше.

– Зачем они тебе?

Он не отвечает, и я вспоминаю ту медсестру, которая погибла во время последнего нападения «Свободного Королевства» на больницу. Ее кровь растеклась по полу. Живот сводит, и я борюсь с дурнотой. Если их смогут опознать за пределами больницы, они станут более легкими мишенями.

– Ты и сама знаешь, Рейн, но не растрачивай свое сочувствие на приспешников лордеров. Подумай об этом. Если ты не с нами, то ты с лордерами и всем, за что они выступают. С таким же успехом ты сама могла бы отдать Тори в их руки. Схватить Бена и прикончить его. Бросить ту спичку, от которой заживо сгорели его родители. Подумай об этом, Рейн. А теперь иди.

Я направляюсь к двери, чтобы вернуться домой, но заставляю себя обернуться. Грудь Тори равномерно вздымается и опадает; лицо ее, спокойное во сне, заметно контрастирует с той гримасой боли, которая искажала его еще недавно.

– С ней все будет в порядке? – не могу удержаться я от того, чтобы не спросить.

– Пока – да.

По дороге домой чувствую, что ноги меня почти не слушаются. Нико нужны лица, но исполнение этого его требования равносильно подписанию смертного приговора врачам и медсестрам.

«Они не невинные овечки», – напоминаю себе я.

Нет. Они стерли мою память. И сделали это не только со мной – с сотнями таких, как я.

Случившееся с Беном – целиком и полностью на их совести.

Они делают то, что им говорят, и я понимаю, что это плохо. Правда, некоторые из них милые и приятные. Добрые. Но что еще я могу сделать? Нико прав. Они – часть этой системы.

Мне не спится. Я раскладываю вокруг себя бумагу для набросков. Каждый раз, когда карандаш касается бумаги, вскоре на меня смотрит реальное лицо. Как, например, лицо седоволосой сестры Салли с десятого этажа. Это был мой этаж, и она была одной из тех, кто ухаживал за мной в самом начале.