Нил Шустерман - Жажда [litres]

Я опять сажусь за руль. Нравится это Алиссе или нет, но вести машину придется мне. Не Генри же! А поскольку ни Келтон, ни Алисса и близко не сидели за рулем, выбора у них нет. Разве что идти пешком.

– Мой отец чувствовал, что мне нужно было научиться водить, – говорит Келтон, когда мы садимся в машину. – Но, думаю, он боялся дать мне слишком много свободы.

У Алиссы более личные причины.

– Я не стала учиться вождению из-за футбола и массы домашней работы. К тому же родители не могли вот так вот взять, да и купить мне машину. Что толку было заводиться?

– Весьма убогий жизненный выбор для людей, желающих выжить, – говорю я им обоим.

– Вот как? – возмущенно восклицает Алисса. – А твой выбор, конечно, безупречен, так?

– Да заткнитесь вы все! – кричит на нас Гарретт. – Осточертели!

И мы затыкаемся. Нет смысла ругаться и ворчать друг на друга. К тому же голоса наши начинают звучать иначе, чем раньше. Воздух, прорывающийся через голосовые связки, режет горло все сильнее, и я знаю, что эту боль чувствую не только я.

– Когда все это кончится, – говорит Генри, как только я поворачиваю ключ в замке, – мы все всё забудем и простим.

– Когда все это кончится, – отвечаю я, обращаясь к нему, – я с огромной радостью скажу вам «досвидос». Особенно буду радоваться, что не увижу больше твою рожу.

Включаю переднюю передачу и бесполезный кондиционер. Я не уверена, что знаю, который час, но сейчас жарче, чем утром, когда мы приехали. Часов десять, наверное? Или одиннадцать? Келтон говорит: даже если кондиционер не работает, но включен, он все равно поглощает горючее, и я сообщаю ему, куда он может засунуть эту информацию. Бензин теперь не проблема – у нас его больше, чем достаточно, для того, чтобы добраться до нашей цели. Проблема у нас другая, классическая: отсюда дотуда не добраться, прямой дороги нет.

Карта показывает, что дорога, по которой мы въехали в лес, поворачивает на восток, прочь от места, куда нам нужно, и доехать до шоссе Ист-Рок можно, лишь повернув назад и проехав миль двадцать. Либо, если верить Келтону, можно попытаться пробиться сквозь лес, что составит всего мили четыре.

На одной из карт, найденных в убежище, отмечены углы подъема, а потому мы знаем, где можно проехать, не опасаясь рухнуть с высоты. К сожалению, на этой карте нет ни булыжников, ни деревьев. Поэтому мы вынуждены рыскать туда-сюда, как это делает марсоход, медленно двигаясь по непредсказуемой дороге.

– Даже не знаю, верной ли мы дорогой едем, – говорю я, только потом соображая, что сказала это вслух.

– Верной, – отзывается Келтон, хотя голос его звучит не слишком уверенно.

Мы преодолеваем очередной спуск, и тут над нашими головами пролетает желтый самолет. Мое первое желание – выскочить из машины и, как это делают заброшенные на необитаемый остров люди, кричать и размахивать руками. Но не успеваю я даже осознать, что происходит, как самолет исчезает.

– Это пожарный самолет, – взволнованно говорит Келтон. – Я же говорил! Направляется туда же, куда и мы. Значит, мы выбрали правильное направление!

Первое ободряющее сообщение за долгое время.

Мы продолжаем зигзагами двигаться по лесу. Каждый толчок приносит боль – лупит не только по голове, но и по костям. Наверняка лубриканты, отвечающие за смазку суставов, приказали долго жить, потому что даже самое малое движение дается с трудом. Меня уже не лихорадит, а потому я знаю наверняка, в чем причина боли – жажда.

– Осторожно! – кричит Алисса.

Я давлю на тормоза и отворачиваю от дерева, которое, как законченный самоубийца, выскакивает на тропу прямо перед капотом машины. Нет, если серьезно, оно там стояло; я просто вижу происходящее не так, как раньше. Не то чтобы в глазах мутно. Просто мозг уже работает не так хорошо, чтобы давать полную и четкую картинку.

Я вынуждена ехать еще медленнее, чем ехала. Неожиданно для себя я думаю: «А все-таки, если бы мы вернулись к Агате, было бы лучше. Но теперь уже поздно. На той скорости, с которой мы передвигаемся, до шоссе мы доберемся только к ночи». И эта мысль наполняет меня отчаянием, с которым я вынуждена бороться с помощью ярости. Кто позволил этому лесу стать для нас препятствием? Я вспоминаю о тех участках леса, что стали жертвой пожаров, и, хотя страсть к поджигательству не является моим хобби, к сгоревшим лесам я не питаю сочувствия. Все эти деревья, да и сама природа представляются мне врагами.

38)Генри

Запястья у меня жутко болят от пластикового шнура, врезающегося в кожу. Что, с их точки зрения, я стал бы делать, если бы руки у меня были свободны? Задушил бы кого-нибудь? Наверное, да. Особенно сейчас.

Я сижу с краю у правой задней двери. Я мог бы попробовать поднять ручку, пока никто не смотрит, и, открыв дверь, выпрыгнуть из кабины грузовика. Но что мне это даст? К тому же они наверняка включили блокиратор – словно защиту от детской глупости. Нет, судьба моя неразрывно связана со всеми этими людьми. До определенного момента, естественно. И я должен быть начеку, потому что благоприятная возможность может открыться в любое время. Складывается такое впечатление, что вариантов нет и быть не может, и вдруг – раз, и все изменилось. И я должен быть готов к своему шансу.

39)Келтон

Головная боль, учащенное сердцебиение, сильное утомление, жжение в глазах, головокружение. Мне известны симптомы крайней степени обезвоживания. Без воды мы продержимся часов шесть или семь, затем впадем в кому. А потом умрем. Все очень просто. Сколько нам нужно воды, чтобы спастись? Чуть больше глотка, чуть меньше стакана. От обезвоживания мы не избавимся, но от смерти увильнем. Выиграем время. Но я не уверен, что между местом, где мы сейчас находимся, и нашей целью нас ждет хоть один стакан воды. Мы должны добраться туда. Выхода нет.

Сейчас наши жизни зависят от моих способностей штурмана и водительского мастерства Жаки. А вдруг я ошибаюсь, и водохранилище Сан-Габриэль тоже высохло, как и все прочие? Не придется ли нам упасть на потрескавшуюся сухую грязь его дна и попрощаться с жизнью?

Почему-то я начинаю думать о тех наградах и лентах, что украшают дома стены моей комнаты. Я участвовал в соревнованиях по компьютерным играм, по стрельбе, но шахбоксу и нигде не выигрывал главный приз – мне удавалось занять либо второе, либо третье место – и никогда первое. Отец не советовал мне вывешивать на стенах все мои трофеи. Говорил, пусть висят только некоторые. В противном случае моя комната станет «храмом посредственности», и это будет унизительно. Но мать переубедила меня, и я вывесил на стенах все. В хорошие дни я могу любоваться своими достижениями. В плохие – мои трофеи напоминают мне о том, где я должен подтянуться. Думаю, они оба были правы.