Владимир Моисеев - Внутреннее задержание [СИ]

— Да-да, конечно. А кто такой Хронос?

— Не ожидал от вас, доктор. В нашем случае, Хронос — это неумолимое время. Победить, которое вам не дано.

— Вы говорите об онтологии Древних Греков?

— Да.

— Мы люди практичные. Мифология для нас не указ.

— Время вас сожрет и не поморщится.

— Каким это образом?

— С помощью своих порождений. Перечислить их еще раз?

— Не надо. Я запомнил.

— Как вы собираетесь победить насильственную смерть, возмездие, злословие и раздоры? Поделитесь.

— В Коллегии обязательно отыщут решение.

— Вот когда отыщете, тогда и приходите с уговорами. Но пока я постараюсь держаться от вас подальше. Целей буду.

— Хотите прийти на все готовенькое?

— Именно. А сейчас простите, мне больше не о чем с вами говорить. Скучно.

— Вы пытаетесь меня напугать? — удивился Зимин.

— Я — ученый. Мое дело обратить ваше внимание на явные недоработки в программе Коллегии. Розовые мечты о бессмертии требуют тщательной проработки.

— Вы упоминали еще беду.

— Не исключаю и такой поворот. Но для этого вашим вождям надо будет совершить какую-нибудь особенную глупость. Надеюсь, что все обойдется.

— Как время может навредить нам?

— Мне-то откуда знать?

— И все-таки, давайте подумаем вместе. Мне не ясно, как может время влиять на наши обстоятельства? Думаете, что к нам из будущего будут приходить люди, чтобы на месте исправлять наши ошибки?

— Ничего подобного я не говорил. Но не удивлюсь, если что-то подобное произойдет. Наши руководители давно заслужили десяток щелбанов от благодарных потомков.

— Они воспользуются машиной времени?

— Не обязательно. Воздействие будущего может быть осуществлено самым изощренным, недоступным нашему пониманию способом.

— Каким, например?

— Не скажу.

Говорить с Шаровым больше не имело смысла. Он был из тех твердолобых фанатиков, которым хорошо жилось на Луне. Их мозг был занят борьбой с вымышленным врагом, и мешать им не следовало. Не каждого человека можно вернуть к созидательной деятельности. Не каждый способен адекватно оценить причитающуюся ему выгоду.

Зимин заперся в каюте и, сделав над собой усилие, попробовал вернуться к работе. Ничего разумного в голову не приходило. Сочинять отвлеченные истории ему было скучновато. Он не верил, что овладение основами техники беллетристики: умением занимательно сочинять сюжет, выстраивать композицию, использовать метафоры и художественные образы, приблизят его к требуемому результату. Зимин не забыл пожелание Горского о том, что при работе с дневником следует опираться только на собственные мысли и эмоции. И дело тут же сдвинулось с мертвой точки. За последнее время произошло огромное количество событий так или иначе касающихся его лично. Из этого исходного материала и следовало лепить текст. Но чем больше он думал о своем житье-бытье, тем грустнее ему становилось.

Зимин почувствовал себя по-настоящему несчастным человеком. И ничего удивительного в этом не было, слишком уж назойливо бросался в глаза его главный недостаток — недостаточная социальная активность. Он больше не сомневался в том, что обделен чем-то очень важным, обязательным для нормально развивающихся человеческих существ. Вот, например, вокруг полно целеустремленных людей, которые, в отличие от него, четко знают, чего хотят в этой жизни. Нет, неправильно выразился. Четко — это не совсем то слово, слишком уж приземлено описывает ситуацию, что ли. Они постигли свои желания всею мощью своего незаурядного ума. Да так постигли, что их неневозможно свернуть с главного осевого пути никакими силами: ни эзотерическими, ни физическими. Зимин никогда не отрицал, что люди эти вызывали у него искреннее восхищение. Но есть у них одна общая черта: они не способны оценивать людей по-старому, по-глупому — хороший или плохой человек перед ними, только — полезный или нет. Все дело в том, что они абсолютно уверены в своей правоте. И в этом есть свой резон. Они всегда правы, поскольку знают, что тот путь, по которому они передвигаются от победы к победе, является единственно правильным по определению. Все остальные пути — недостойны внимания.

А еще, у них одинаковые выражения лица. Зимин поморщился. Опять неудачное слово употребил, нужно — заявления лица. Ему иногда казалось, что на лбу у них целое сочинение написано на тему: «Как я правильно провел лето». Он вспомнил, как бывало, вчитываясь в подобные записи, явно видел: «Я знаю нечто важное и судьбоносное, что тебе, дураку, конечно, неизвестно. Поделиться можно, но сделать это чрезвычайно сложно, потому что ты, дурак, все равно не поймешь. А с другой стороны, зачем тебе, дураку, это знать, меньше знаешь — дольше проживешь».

Зимину было интересно, они намекают на какое-то одно судьбоносное знание, или у каждого оно свое? Пересекаются ли эти знания, соприкасаются ли хотя бы краешками? Он надеялся, что пересекаются. Честно говоря, если обнаружится сразу несколько судьбоносных идей — он, скорее всего, не сможет вместить в свой мозг. Так не долго и рехнуться на идейной почве.

Хорошо бы было заставить их изложить свои теории на бумаге, а потом сравнить. Выявить общее идейное ядро, составить список разумных дополнений, отбросить взаимоисключающие положения. Ого-го! Это что же у нас получится! Суперзнание. Суперкнига. Окончательная книга. Вычерпнутая до дна мудрость.

И Зимину повезло, довольно быстро удалось отыскать оптимальное решение. Давным-давно в одной старой книжке он прочитал короткую повесть «R.E.M.». Прикол в ней заключался в том, что автор поленился рассказать читателям историю, которая приключилась с главным героем. Он решил, что достаточно будет представить цикл коротких рассказиков, которые якобы сочинял этот парень, переживая непростые события, обрушившиеся на его голову.

Помнится, герой повествования никак не мог наладить нормальные отношения со своей девушкой, и каждая их встреча выдергивала из его подсознания удивительные ассоциации. Читателю приходилось поломать голову, чтобы сообразить, что это у них там произошло, потому что о событиях, случившихся с героем повести ничего не сообщалось, речь шла только о его рефлексии. Может быть, Зимин и ошибался, додумывая за автора, но другого объяснения повести он придумать не смог. Вместо текста получилось некоторое удачное отражение отражения. Как в стихотворении одного малоизвестного диссидента. Наверное, обрадуется, когда узнает, что его цитируют на Луне.

Такой подход к ведению дневника Зимина вполне устраивал. Вроде бы, он будет писать о самом себе и своих проблемах, и в то же время как бы и не о себе, а о некоем лирическом герое, который может приближаться в своем мироощущении к образу мыслей автора заметок. А может бесконтрольно удаляться чуть в сторону, предоставляя уникальную возможность взглянуть на свое житье-бытье со стороны. Весьма разумно и предусмотрительно. Важно, что ошибки и политические просчеты лирического героя автоматически перестают быть ошибками и просчетами Зимина. Поразмыслив еще немного, он понял, что метод «отражение отражения» можно усовершенствовать, еще более обезопасив себя. Для чего необходимо перенести действие в прошлое, ну, что бы заранее знать правильный результат и не допустить просчета. И решил он сочинить исторический роман! Идея показалась ему гениальной. Ну-ка, сразу три зайчика, полезайте в кузов! И господин начальник останется доволен, и Зимину будет спокойно, и раздвоение личности, того и гляди, вылечится.