Владимир Моисеев - Внутреннее задержание [СИ]

— А раньше подобное же впечатление на обывателя производили люди в мундирах. Я читал об этом. Для нас скафандры все равно, что для людей XIX века форменная одежда.

— Интересное наблюдение.

— Кстати, было время, когда мундиры носили ученые и университетские преподаватели.

— Армейские мундиры?

— Нет, у них были свои мундиры — академические.

— А что? Это хорошая идея. Может быть, и нам следует надевать форменные скафандры, отправляясь на свою работу, — сказал Горский и громко расхохотался. — Как мы раньше не догадались. Это же дополнительный фактор давления на наших пациентов. Нужно будет обязательно попробовать.

Неровная каменистая пустыня, расстилающаяся перед взором людей, выбравшихся на поверхность, была на удивление приветлива. Зимину всегда нравились лунные пейзажи. Только бесчувственный человек мог сказать о поверхности Луны, что она бесцветна и уныла. Нет-нет, обилие красок потрясало воображение. Пускай, они были приглушены, так это еще и лучше. Яркие гламурные цвета Зимину никогда не нравились. А здесь любой камушек выглядел ошеломляюще естественно и на удивление прекрасно. Говорят, что архитектура — это застывшая музыка. Здесь, на Луне, нужно было говорить о застывшей Вечности. Душа Зимина вдруг наполнилась обычно не свойственным ему душевным трепетом. Он помнил, что мир вокруг абсолютно бесчеловечен и враждебен любой форме жизни, однако какое значение имели эти вполне естественные страхи сейчас, когда душа наполнилась восторгом от соприкосновения со странным феноменом лишенного человеческого присутствия пространства. Надолго ли? Зимин представил, что совсем скоро здесь появятся привнесенные людьми сооружения и ровные асфальтовые дороги, прилежно проложенные между кратерами. Видение будущего ему не очень понравилось. не приходилось сомневаться, что присутствие людей, обязательно убьет эту потрясающую воображение связь с Вселенной. Разрушит произведение истинного искусства, возникшего самого по себе задолго до появления первых человеческих существ. Смешно, но люди постоянно, изо всех сил, пытаются превозмочь естественную природу, пытаясь воздействовать на человеческие чувства так же мощно, но неизменно терпят неудачу. Все время.

— Можно я поведу луноход? — спросил Зимин.

— Нет, — ответил Горский.

— Мне пристегнуться?

— Нет. Ни в коем случае. В случае аварии нужно иметь возможность покинуть луноход. Дорога нас с тобой ждет опасная. Нужно быть готовым к любым неприятностям. Кто его знает, что нас ждет там, на месте контакта.

— Да ладно! Мы же поедем по колее. А это значит — путь проверен, разведчики успешно проделали его до нас. Так что причин для волнения нет.

— Так и было бы, если бы дело происходило на Земле. Но мы не на Земле.

Зимин с удивлением отметил, что Горский необычно сосредоточен. Ему трудно было узнать в этом собранном, готовом к действию человеке своего начальника. Куда подевались присущие ему цинизм и аристократическое равнодушие к повседневным событиям? Только теперь до Зимина дошло, что дело, которое они должны выполнить, по-настоящему важно и ответственно.

— А что за артефакт обнаружили разведчики?

— Металлический шарик диаметром двадцать девять миллиметров из неизвестного нам, землянам, сплава. Предположительно, шарик этот — фрагмент подшипника инопланетного транспорта. Наша задача — попытаться отыскать еще какие-нибудь следы катастрофы. Скажем, кусок подшипника или еще один шарик.

— Шарик — последствие катастрофы?

— Конечно! Ты считаешь, что инопланетяне шарики из подшипников выковыривали для развлечения? Вряд ли. Это маловероятно. Проще считать, что потеря шарика связана с аварией.

— Откуда они могли к нам прилететь?

— Мы сможем это установить, если раздобудем больше материала для анализа.

— Мне не терпится быстрее очутиться на месте.

— Спешить не будем. Нам нужно добраться вон до того валуна, видишь?

— Ого! Здоровая каменюга, метров пять в высоту.

Горский промолчал.

Зимин вздохнул с облегчением. Говорить не хотелось. Ему нужно было обдумать слова Горского и всю ситуацию, с неожиданным обнаружением инопланетян. Признаться, его вполне устраивало, что Горский не сможет вмешаться в его рассуждения. Нельзя было отрицать, что начальник знает об этой загадочной истории больше, чем он. Но разве дело в объеме информации? Конкретный шарик из подшипника Зимина оставил равнодушным, поскольку он понимал, что его участие в работе комиссии пустая формальность. А вот то, что теперь (если инопланетяне действительно будут обнаружены) место человечества в иерархии разумного космоса абсолютно непонятно, его задело. Значит, и его, Зимина, место и предназначение тоже. Никогда прежде его не интересовали подобные вопросы. И вот на тебе — Зимину стало невмоготу жить, не получив ответ на простые вопросы: кто он и для чего появился на свет? Поиски инопланетян подействовали на него странным образом. Ему понадобился смысл жизни. Вот так, ни с того ни с сего. Ни больше, ни меньше.

У Горского сработал коммуникатор. Его и без того озабоченное лицо передернула гримаса злобы.

— Что за шутки? — спросил он.

Ему ответили.

— Понимаю, что спорить с тобой бесполезно. Жаль, должен признаться, что меня самого захватил азарт исследователя. Догадываюсь, что мои доводы выслушаны не будут… Да, ты права, у меня нет заслуживающих внимания доводов. Конец связи.

— Поворачиваем, — сказал он Сокову.

— Но нам осталось метров пятьдесят, не больше.

— Поступил приказ вернуться, что тут неясного?

Ко всем прочим недостаткам я очень вспыльчивый человек. Сам удивляюсь, какой малости часто достаточно, чтобы вывести меня из равновесия. Оказывается, я не могу противиться приступам внезапного раздражения, настигающим в самый неподходящий момент. Должно быть, во всем виноват дурной характер. Не исключено, впрочем, что несдержанность — результат длительной работы на Луне в условиях пониженной гравитации. Меня способен надолго выбить из колеи сущий пустяк. Например, если я слышу из уст человека, которого давно и, как мне кажется, хорошо знаю, речи, которые не соответствуют представлениям о нем.

Означает ли это, что представления эти являются чем-то большим, чем я? Неужели именно они определяют мое место в мире? Не готов согласиться с этим. Было бы очень грустно узнать однажды, что я появился на свет только для того, чтобы влиться в ряды сторонников той или иной идеологии. Но еще позорнее было бы однажды узнать, что я, по глупости своей, оказался родоначальником какой-нибудь новой политической идеи, сумевшей повести за собой миллионы. Поскольку сам я, как оказалось, не желаю быть простым винтиком в машине исторической предопределенности, не хотелось бы подбивать других на что-то подобное. Не хорошо это выглядело бы.