Ким Лиггетт - Год благодати [litres]

– Не думаешь о них как о добыче? – спрашиваю я, и мой голос дрожит от гнева… и страха. – Но ты все равно продолжаешь нас убивать, идти против закона?

– Мы не идем против закона, – резко возражает он. – Округ дал нам разрешение «выбраковывать худших из вас» и платит большие деньги за то, что мы доставляем вашу плоть обратно домой. Ваши отцы, братья, мужья, матери, сестры… это они пожирают вас, а вовсе не мы.

Меня охватывает ужасное чувство.

– Я понятия не имела, что за всем этим стоят власти округа.

– Если я откажусь стать одним из тех, кого вы называете беззаконниками, моя семья не получит денег… сестры будут голодать.

– Кто именно тебе платит? – спрашиваю я, пытаясь прийти в себя от потрясения, привести в порядок разбегающиеся мысли.

– Те же люди, что отправляют вас сюда, – отвечает он, наливая в кружку бульон из кролика. – В последний день охотничьего сезона мы выстраиваемся перед воротами. Те, кто возвращается с пустыми руками, получают самую малость, этого еле хватает, чтобы выжить. Те же, кому досталась добыча, приносят ее в склянках. Эти склянки считают, сверяют клейма, выжженные у вас на стопах, и, если все сделано как надо, беззаконнику выдают по мешочку золота за каждую девушку – этого достаточно для того, чтобы отвезти свои семьи на запад… оставить здешние места навсегда.

– Но ведь за пределами округа ничего нет… только смерть.

– А может быть, власти округа хотят, чтобы мы так думали, – шепчет он, поднеся к моим губам кружку с бульоном.

До нас доносится еще один каркающий звук, на сей раз уже ближе.

– А как они это делают? – спрашиваю я, глядя на дверной проем. – Как выманивают девушек из становья? Уговаривают сбежать… благодаря дару убеждения?

Райкер ставит кружку на скамью.

– Нам вообще не приходится что-то делать. – Его взгляд упирается в мою рану. – Они делают это сами.

Эти слова ранят меня, словно в тело снова входит топор.

– А ты когда-нибудь убивал, убивал нас? – шепчу я, боясь услышать ответ.

– Нет, хотя и был близок к этому, – говорит он, осторожно укрывая меня шкурами. – Но я рад, что не убивал.

– Ты вся горишь, – говорит он, прижимая к моему лбу тряпицу, смоченную прохладной водой.

С трудом разлепив глаза, я тщусь сосредоточить взгляд на его лице. Мое внимание привлекает глухой щелкающий звук.

– Что это? – шепчу я.

– Ветер.

– Нет, другой звук. Я уже слышала его.

– Ты имеешь в виду ветроловку? – спрашивает он.

Меня сотрясает дрожь.

– Никогда не слышала, чтобы ветроловка издавала такие звуки.

– Она сделана из костей.

– Что? Зачем? – спрашиваю я, стараясь не дать глазам снова закрыться.

– Это работа Андерса… он любит делать всякие штуки из костей.

Действительно ли Райкер так сказал, или мне это только показалось?

Я протягиваю руку к ткани, закрывающей его нос и рот.

– Мне нужно увидеть твое лицо, – говорю я, выбивая зубами дробь.

Он перехватывает мою руку и засовывает ее обратно под шкуры.

– Лучше не надо.

– Тебе не о чем беспокоиться… я не испугаюсь, – уверяю я. – У моего отца есть одна книга…

– Дело не в этом. – Он опускает глаза. – Это запрещено.

– Но почему? – Я пытаюсь облизать губы, но от моих движений они, похоже, трескаются еще больше.

– Без наших саванов, – говорит он, отведя взгляд, – нам нечем защищаться от вашего волшебства.

– Я же сказала тебе – нет никакого волшебства. – И я снова тяну руку к тонкой ткани на его лице.

– Ты ошибаешься, – протестует он, загибая мои вытянутые пальцы так, что они снова касаются потной ладони. – Может, ты этого и не замечаешь, но волшебства в тебе предостаточно.

В его словах есть что-то такое, отчего я смущаюсь. К щекам приливает кровь. Мне хочется возразить, сказать, что волшебства не существует, но у меня нет сил на то, чтобы что-то объяснять.

– Пожалуйста, – шепчу я. – Я не хочу умереть, не увидев лица человека, который пытался меня спасти.

Он продолжает молчать. Да слышал ли он мои слова?

Все так же молча, под звуки падающего со свесов крыши снега и потрескивания огня в очаге он начинает разматывать темно-серый саван. И, глядя на его открывающееся лицо, я чувствую, как сердце мое бьется все быстрее, быстрее. Резко очерченный нос, волевой подбородок. Сжатые губы, вьющиеся волосы, рассыпавшиеся по плечам. Красив ли он? По меркам, принятым в округе, возможно, но я все равно не могу оторвать от него глаз.

Я просыпаюсь под звуки пения – Райкер негромко поет, повернувшись ко мне обнаженной спиной и подкидывая дрова в огонь в очаге. Я вижу, как напрягаются мышцы на его мощной спине. Я слышала эту песню в округе. Она такая печальная. Должно быть, его научили ей сестры.

Мои волосы влажны от пота, все тело вспотело, а во рту ужасная сушь. Я пытаюсь что-то сказать, но не могу произнести ни единого слова. Мне так жарко, словно я медленно жарюсь на погребальном костре. Собрав все силы, я сбрасываю с себя теплые шкуры.

Когда они с тупым стуком падают на пол, Райкер вздрагивает, но не тянется за своим саваном.

Наклонившись надо мной, он, обеспокоенно хмуря брови, касается моего лба. Кажется, я чувствую биение его сердца – или это мое собственное? Он смотрит на меня, и его лицо смягчается, а губы трогает чуть заметная улыбка.

– Жар спал.

– Воды, – с трудом выдавливаю из себя я.

Зачерпнув воды из ведра, он подносит ее к моим губам.

– Пей, но медленно.

Первый глоток так сладок, так изумительно холодит мое пересохшее горло, что я хватаю Райкера за руки и пью, пью. Половина воды проливается мне на грудь, но не все ли равно? Главное, что я жива. Я тереблю пальцами надетую на меня сорочку. Моя сорочка? Неумелые стежки, неровные подгибы рукавов. Он сшил эту сорочку сам!

– Спасибо, – шепчу я.

– Погоди меня благодарить, – отвечает он, снимая повязку с моего плеча. – Ты же еще не видела, что я сделал с плечом.

Я провожу большим пальцем по широкому розовому шраму на нижней части его живота.

– Это я сотворила? – спрашиваю я, вспомнив, как полоснула его ножом, когда пыталась убежать.

– Думаю, мы оба оставили друг на друге отметины.

Глядя на то, что осталось от мышц, на змеистые шрамы, стянутую кожу, я чувствую одно – благодарность. Именно это чувство я ощущаю. Райкер столько раз спасал мою жизнь, что и не счесть, но он все равно остается беззаконииком, а я девушкой, переживающей год благодати.

– Сейчас день? – спрашиваю я, глядя на шкуру, которой закрыт дверной проем.

– Хочешь посмотреть?

– Даже если бы я могла передвигаться, разве это не опасно? – спрашиваю я.

Он протягивает руку к потолку и открывает люк. Я слышу, как с крыши на землю падает напитанный водой снег.