Олдос Хаксли - О дивный новый мир. Остров

— А вы посмотрите вот туда, — сказала Шанта.

Он повернул голову и увидел, что она указывает в сторону ниши в стене у него за спиной. В нише располагалась каменная скульптура Будды, примерно в половину натуральной величины человеческого роста, изображавшая его сидящим на до странности пестром цилиндрической формы пьедестале. Сверху статую покрывало нечто вроде ромбовидного навеса, который дальше почти сливался с широкой колонной.

— Это уменьшенная копия Будды с Экспериментальной станции, — напомнила она. — Вы должны были ее заметить: огромная скульптура у пруда с лотосами.

— Да, великолепная работа скульптора, — кивнул он. — А улыбка дает вам представление, как на самом деле воспринимается видение райского блаженства. Но при чем тут змеи?

— Посмотрите еще раз.

Он посмотрел.

— Не замечаю больше ничего примечательного.

— Вглядитесь пристальнее.

Прошло несколько секунд. И только потом с тревожным, даже испуганным удивлением он разглядел нечто странное и даже жуткое. То, что он поначалу принял за причудливый пьедестал с пестрым орнаментом, оказалось образом свернутой кольцами огромной змеи. А ромбовидный навес над Буддой теперь отчетливо вырисовывался как раздутый капюшон поистине гигантской кобры с маленькой плоской головкой в центре.

— О, мой бог! — произнес он. — Я же вообще не заметил этих деталей скульптуры. Насколько же ненаблюдательным может быть человек!

— Вы впервые воспринимаете Будду в таком контексте?

— Впервые. А что, есть какая-то легенда?

Она кивнула:

— Одна из моих любимых. Вы, конечно же, знаете о дереве Бодхи?

— Да, о дереве Бодхи я наслышан.

— Но ведь это было не единственное дерево, под которым сидел Готама в период Просветления и превращения в Будду. После дерева Бодхи он семь дней провел в сени другого баньяна, называвшегося Пастушьим деревом, а затем перешел под дерево Мукалинды.

— Кем был этот Мукалинда?

— Мукалинда был царем змей, но в то же время и богом, почему знал, что происходит. И когда Будда расположился под его деревом, царь змей вытянул ярд за ярдом свое длинное тело из норы, чтобы воздать хвалу мудрости Природы. Но внезапно с западной стороны налетела буря. Божественная кобра обвилась кольцами вокруг еще более божественного человека, раскрыла над его головой свой капюшон и все семь дней, пока он предавался созерцательной медитации, укрывала Татхагату от дождя и ветра. Вот так он сидит и по сей день с коброй под собой, с коброй над собой, осознавая одновременно и присутствие змеи, и Просветление, постигая их истинное значение.

— Насколько же это отличается от нашего видения роли змеи! — воскликнул Уилл.

— А ведь ваше видение роли змеи отражает ваше видение Бога — вспомните Книгу Бытия.

— «И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее», — процитировал он.

— Но Мудрость не может порождать вражды ни в ком. Все эти бессмысленные петушиные бои между Человеком и Природой, между Природой и Богом, между Плотью и Духом! Мудрость не делает между ними всех этих безумных различий.

— Как и Наука.

— Мудрость берет Науку на вооружение и с ее помощью продвигается дальше.

— А что тогда сказать о тотемизме? — спросил Уилл. — Как насчет всевозможных культов плодородия? Они тоже не делали никаких различий. В них присутствовала Мудрость?

— Да, конечно, но примитивная Мудрость. Мудрость каменного века. А с течением времени в людях проснулось самосознание, и темные божества были дискредитированы. Сцена полностью изменилась. Ее заняли Боги Света, Пророки, Пифагор и Заратустра. Наступила эпоха джайнистов и ранних буддистов. Но между ними втиснулся длительный период Петушиных Боев вселенских масштабов. Ормузд против Аримана [138] Противоборствующие божества из иранской религиозной мифологии. , Иегова против Сатаны и идолопоклонства, нирвана в противоположность сансаре, видимость против Идеальной Реальности Платона. И если исключить немногочисленных танкрикистов, махаянистов, таоистов и еретиков-христиан, эти бои продолжались без малого две тысячи лет.

— А что же случилось потом?

— А потом было положено начало современной биологии.

Уилл рассмеялся:

— «И сказал Бог: «Да будет Дарвин!» А появились Ницше, империализм и Адольф Гитлер.

— Да, и это тоже, — согласилась она. — Но одновременно родились возможности постижения новой Мудрости для каждого. Дарвин взял древний тотемизм и поднял его до уровня биологии. А культы плодородия возродились в генетике и в Хэвлоке Эллисе [139] Английский врач, создавший сексологию как науку (1859—1939). . А теперь мы сами должны совершить новую половину витка спирали. Дарвинизм был Мудростью неолита, превращенной в научные концепции. Новая сознательная Мудрость, столь пророчески угаданная в дзен-буддизме, в таоизме и в тантризме, — это биологическая теория, осуществленная в повседневной практике, дарвинизм, поднятый до уровня сострадания и духовного самосозерцания. Вот почему, — подвела итог сказанному Шанта, — нет никакой земной причины (и уж тем более божественного резона), почему Будда или, если на то пошло, каждый из нас не может видеть даже в змее проявления Божественного Света!

— Хотя змея способна убивать?

— Даже несмотря на ее способность убивать.

— И вопреки тому, что она является одним из древнейших и общепринятых фаллических символов?

Шанта рассмеялась.

— «Медитируйте под деревом Мукалинды» — вот совет, который мы даем каждой влюбленной парочке. А в паузах между любовными медитациями вспоминайте, чему вас учили в детстве: змеи — наши сестры; змеи имеют право на ваше сострадание и уважение; змеи, одним словом, хорошие, хорошие, хорошие.

— Змеи ядовитые, ядовитые, ядовитые.

— Но если вы будете помнить, что они не только ядовитые, но и хорошие, они никогда не пустят в ход свой яд.

— Кто утверждает такое?

— Это установленный на практике факт. Люди, которые не боятся змей, те, кто не приближается к ним в твердом убеждении, что хорошая змея — это мертвая змея, никогда не подвергаются укусам. На следующей неделе я собираюсь одолжить у соседа его домашнего питона. Несколько дней я буду кормить Раму, окруженная кольцами Старого Змея.

Снаружи донеслись звуки звонкого смеха, а потом детские голоса, перебивавшие друг друга в разговоре то по-английски, то по-палански. Мгновением позже, выглядевшая более высокой и более взрослой, чем ей было бы положено по возрасту, в комнату вошла Мэри Сароджини в сопровождении двух совершенно неразличимых между собой четырехлеток, а за ними ввалился еще и крепыш-херувим, который был с Мэри, когда Уилл впервые открыл глаза на Пале.