Markiann Маркианн - Небо Ждёт [СИ]

— Возьми, спрячь его.

Максим взял пистолет, вставил обратно в него магазин и засунул за пояс на спине. Он робко глянул на Александра. Тот, перевернувшись на живот, беззвучно лежал, обхватив рукой больное плечо.

Сердце Максима разорвалось горечью сожаления о сотворённой ими пытке над Наставником. Он решился… подошёл к нему и сказал:

— Пойдём к огню, Наставник… Ты тут замёрзнешь…

— Не подходи, брат Максим, — сдавлено ответил Александр.

Максим опечалился. Ему было жутко горько и стыдно.

— Прости меня, отец Александр, — со слезами прошептал Максим.

— Уходи… — Голос Александра стал ещё тише.

Максим вернулся к огню и сел рядом с Серафимом.

— Он нам этого не простит… — со слезами проговорил Максим. — Он нам этого не простит!!!

— Мне всё равно, — сдвинув брови, ответил Серафим, насаживая мясо на шампур. — Хотя может и простит, если поймёт, что мы поступили так же, как поступил с нами он.

— Как это? — вскинулся Максим.

— Не хотел же он дать возможность Савватию пожертвовать жизнью ради него, так что Савватию пришлось буквально вырывать себя из руки его! А мы не хотим дать возможность Наставнику пожертвовать жизнью ради нас. Чем мы поступаем хуже?

— Разве Наставник жертвовал жизнью… ради нас?

— Да. Ради нас. А мы не допустили этого. Ему дали понять, что не только ему, но и нам грозит Козеозёрский монастырь, поэтому он и взял эти обеты. И хотя яд противоречащего в нём и действует, его рассудок спасает только его любовь к нам. У него «вилка», знаешь, как в шахматах? Он понимает, что для того, чтобы мы не угодили в монастырь, противоречащий должен быть мёртв. Если противоречащий останется жив, то наша миссия будет провалена, и всю вину берёт на себя Наставник. После воздействия чар противоречащего доверия у владыки к нему нет. Поэтому он и взял этот обет «Во изнеможение плоти», чтобы доказать серьёзность своего намерения и успокоить правящего владыку. Таким образом, он заодно и подстраховался. Если, по каким-то причинам нам не удастся убить противоречащего, то умрёт от голода и жажды отец Александр и этим прикроет всех нас. Но тут погиб Савватий. То, ради чего он страдает, не получилось: Наставник не смог спасти всех нас. Поэтому он так и безутешен. Только мы с тобой и остались у него. Но мы не даём ему умереть за нас. Честно говоря, я в обители нахожусь только ради отца Александра. Если его не станет, я тут же её покину.

— Брат Серафим… почему же?

— Наставник единственный, кто в обители не требовал бессмысленного послушания, типа сажать морковку вверх корешками. Он единственный, кто побуждал слушаться совести и разума, а не поступать вопреки им. Он единственный, кто пытался учить нас побеждать дух рабства и прививал дух аристократизма. Когда послушники других наставников выполняли тупые послушания, мы читали книги по богословию и философии и обсуждали их.

— Но у тебя-то духа рабства нет и в помине, — с горечью усмехнулся Максим. — Ты всегда нарушал правила.

— Брат Максим! Я нарушал только неправильные правила, тупые и преступные правила. Я не терплю ложь, облечённую в правила.

Максим подбросил веток в огонь и задумчиво посмотрел на Серафима. То, что только что произошло, впервые открывало что-то странное и страшное в Серафиме… Максим любил его и не мог понять, как теперь ему к Серафиму относиться. И он спросил:

— Брат Серафим… мы с тобой вот уже пять лет вместе… один год вместе провели в тюрьме, и тогда было слишком сложно об этом говорить…

— О да, брат! Ты же пребывал в муках совести и рефлексии!

— Возможно… теперь же я, наконец, хотел спросить тебя. Как же ты угодил в тюрьму? Да ещё в одиночную камеру? Какое военное преступление совершил ты? Но… можешь не говорить, если не хочешь.

— Да почему же? Очень даже хочу. У меня нет проблем, чтобы не говорить об этом. Я удивляюсь тебе даже, почему ты только сейчас об этом спросил. Ты очень тактичный такой, да?

Максим молча и настороженно смотрел на него.

Серафим положил очередной наполненный шампур на рогатины, вытер руки травой и начал рассказывать.

— У меня залётов полно. В первый раз во время антитеррористической операции пришёл на позиции генерал, осмотрел всё, похвалил меня, как командира, и ушёл. А ночью — артобстрел позиций, причём снаряды прилетели точно в цель… если бы я не скомандовал срочно вырыть новые окопы и возвести новые фортификационные сооружения, прикрывшись от спутников наземного слежения белошумовым щитом. С утра приходит генерал, а мы все почему-то живы и даже дали зубастый отпор, собираем вражьи трупы. Расстроился генерал, но делать нечего: снова хвалит меня и даёт нам новое задание сопроводить двумя отрядами конвой из точки «А» в точку «Б» по маршруту, который даёт он, и только вот конкретно по нему, а никак не по-другому! Я подхожу к командиру первого отряда и предлагаю не слушать генерала, а идти другим маршрутом. Тот мне — ты что, нас под трибунал. Тогда я плюнул на него. Он повёл свой отряд, как ему приказал генерал, а я свой — как мне приказала интуиция. В итоге его отряд погиб, а мы — живы. Он — мёртв, а я — под трибунал. Меня лишили всех наград, я был понижен в звании, отстранён от командования. Согласись, неплохо же всё закончилось, да?

— Как тебя тогда не посадили? — удивился Максим.

— Посадили. Но папа отмазал.

— У тебя влиятельный отец? Вы из аристократов?

— Брат Максим, ну что ты такое говоришь? Посмотри на меня! Разве я похож на аристократа?! Да, были в нашем роду в позапрошлом веке аристократы, но сейчас остались, пожалуй, одни олигархи. Мой папа — банкир, деньги имеет в большом количестве… Женился на девушке с подиума намного моложе себя. Моя мать была так озабочена своей фигурой, что даже не захотела меня рожать. Она отдала свою яйцеклетку для оплодотворения, и я вырос в брюхе суррогатной матери.

— Почему же твой отец, имея такие деньги, позволил, чтобы тебя забрали в армию?

— Я его и не спросил. Это было моё желание. Я пошёл в спецназ, чтобы мать разозлить. Это было единственное боевое подразделение, где всем брили головы. С детства ненавидел клей в волосах.

— Откуда у тебя был клей в волосах? — сдерживая улыбку, спросил Максим.

— Да… это я образно говоря. Постоянно я должен был быть одет с иголочки, причёсан и уложен какими-то средствами, от которых волосы должны торчать перпендикулярно голове.

— Так значит, суть твоей жизни — протест?

— Не протест, а борьба. Борьба против бессмыслицы и духовного насилия над человеком.

— Через физическое насилие над человеком? — грубо заметил Максим.

— Нет, — осёкся Серафим. — С отцом Александром так внезапно вышло. Физическое насилие — это последнее средство вразумления. Ты сам знаешь, насколько действенно оно. Вот если бы я не наорал на тебя, ты бы так и пребывал в благочестивой медитации.