Markiann Маркианн - Небо Ждёт [СИ]

— Господи Иисусе! Брат Серафим! — воскликнул Максим. — А я же думал, что тебя всего избитого приволакивали в камеру после допросов!

— Слушай… ты оказался таким скучным, что я тебе ничего не рассказывал.

— Мне было очень жаль тебя…

— За это спасибо. Вот, оказывается, в связи с чем ты, наконец, прекратил себя жалеть и со мной заговорил… и за тот разговор, кстати, спасибо. Я понял, что ты всё ещё человек, и твоя личность ещё не стёрлась от сидения на цепи до человекоподобного животного.

— Я-то думал — ты страдаешь… и мои страдания показались мне ничтожными, по сравнению с твоими…

— Я страдал?! Замолчи… иначе у меня сейчас начнутся муки из ниоткуда взявшейся совести… Это были мои самые счастливые дни!

Максим с восторгом посмотрел на него и сказал:

— Да, а тебе спасибо за книжки по экзистенциальной философии… Правда, конечно вгоняло в уныние рассуждение о смысле смерти, но, к счастью, вдохновляли рассуждения о смысле жизни. А ещё я помню, как ты пел! У тебя очень красивый тембр голоса.

— Да, брат Максим… А как потом пели вместе мы! В унисон! А как расходились наши голоса в квинту и в терцию! Ты — вверх, я — вниз! Помнишь, как хороша была акустика в арочных подвалах тюрьмы! — Он палочкой поворошил тлеющий костёр, и огонь поднялся вверх тёплыми искрами. — Честно говоря, в такие минуты мне было очень хорошо с тобой вместе, хотя нас и разделял коридор. Я вообще-то интроверт и не особо люблю людей, поэтому я подумал, что ладно уж, мне вполне хватит и тебя на весь срок моего заключения. Вроде, жизнь наладилась, как тут явился мой папочка и сообщил, что он почти разорился, но внёс за меня залог, и я свободен. Тут я вспомнил о тебе… что ты без меня теперь точно свихнёшься в камере один. И я потребовал, чтобы он вытащил и тебя. Он сначала согласился, а потом, когда узнал, кто ты… решил, что связывать своё имя с именем популярного военного преступника будет печальным концом его бизнеса… А я тогда и отказался от освобождения.

Максим оглушенно посмотрел на него.

— Ты отказался от свободы… ради меня?

— Ну да! Что делать на свободе без такого другана?

Максим, склонившись, опустил лицо в ладони. Он горячо и с благодарностью помолился внутри своего сердца, потом с любовью, которая недавно чуть не умерла в его сердце, а теперь заново воскресала, поднял глаза на Серафима и проговорил:

— Спасибо тебе, брат Серафим…

— За что, брат Максим? За то, что не получилось тебя тогда из тюрьмы вытащить?

— Спасибо за то, что ты есть!

— И тебе, брат Максим, спасибо за то, что ты есть! Но самое главное, спасибо Господу Богу за то, что Он донёс слух о нас до отца Александра, и он вытащил нас и забрал в обитель. Конечно, там сначала казалось поскучней, чем в тюрьме, но келья получше. Зато, какие замечательные беседы с нами он проводил! Помнишь их? Я — помню! Как же меня тогда вдохновила история предательства Иуды!

Максим изумленно уставился на него.

— Ты вдохновился предательством Иуды?

— Да! Это мой самый любимый эпизод в Евангелии!

— Что же вдохновляющего в предательстве Иуды? — встревоженно спросил Максим и снова поворошил палочкой костёр.

— Да не в предательстве, а в том, брат Максим, что Иисус знал, что Иуда его предаёт и сказал ему: «Друг»… — Серафим сделал многозначительную паузу и поглядел на Максима. — Ты понимаешь? Я приложил это тогда к себе и понял, что не смогу обратиться к предателю — «Друг». А Иисус любил врагов своих. Вот ты, любишь ли ты врагов своих?

Максим криво усмехнулся.

— Да, конечно! Я смогу сказать противоречащему: «Друг», а затем пустить ему пулю в лоб.

— Ни слова больше! Отлично! Значит ты — ученик Христа, ты — настоящий христианин!

Они громко и от души засмеялась.

— А какие были богослужения! И пели мы с тобой уже не абы что, а пели Богу!

Максим улыбался, переживая всё, о чём говорил Серафим, как бы заново.

— А когда с нами пел отец Александр! И мы расходились уже на три голоса! А когда присоединился послушник Савватий? Мы расходились на четыре голоса! Как это было красиво и хорошо! Как же наше пение любил владыка! Когда он предстоял на литургии, а мы пели, он говорил, что мы — как ангелы, и что он не знает, где он: на небе или на земле, и плакал… Для меня это была восхитительная жизнь, а какой, брат Максим, она являлась для тебя?!

Максим посмотрел на него глазами, в которых красным отсветом костра блестели слёзы, подвинулся и обеими руками обнял Серафима, и Серафим обнял его. И Максим сказал:

— Брат Серафим. Для меня это и была единственная жизнь. Я заново родился.

И он крепко-крепко сжал Серафима… Но вдруг он замер и сказал тихим голосом:

— У нас гости.

Высоко в небе полыхнула зарница, на краткий миг осветив пространство вокруг них. Максим за спиной Серафима увидел замершие тени между деревьев.

— Кто? — коротко спросил Серафим, вытаскивая нож.

— Волки, — прошептал Максим. — Пришли на запах крови.

— Ты хорошо смыл с себя кровь? — тихо сказал Серафим. — Посоветуй, как лучше: пожертвуем им тебя или, может быть, нашего оленя?

— Лучше пожертвуем оленя, — ответил Максим и посмотрел в сторону дерева, у которого было сложено оружие. Между ними и оружейной пирамидой был костёр. Он аккуратно вытащил из-за спины пистолет Александра.

Ещё раз полыхнули небеса вспышкой света. Серафим сказал:

— Они повсюду… окружили, вот умные твари…

Он хотел ещё что-то сказать, но в этот самый момент крупный волк бросился Максиму на спину. Серафим успел оттолкнуть Максима в сторону и принять волка на нож в грудину. Волк захрипел и вцепился ему в поручень на предплечье. Серафим приподнял его, повисшего на зубах, и воткнул зверю нож в горло, после чего разжал ножом сжатые в смертной судороге челюсти и стряхнул его с руки.

Максиму пришлось тяжелее. Он увидел волка, который обходил его спереди, всем видом показывая, что готовится к прыжку. Максим вскинул пистолет и выстрелил в него, тот взвизгнул, и в этот момент ему на спину набросились ещё трое и повалили его. Один вцепился зубами в его плечо, прокусив термолонгслив, другой не смог прокусить сверхпрочную ткань армейских штанов, но зубами пережал жилы под правым коленом. Максим сильно закричал от боли. Третий, оттолкнувшись от его спины, прыгнул на Серафима, который сбил его ударом в нос кулаком, утяжеленным ножом, как кастетом. Волк упал на бок, но быстро вскочил и атаковал ещё раз. На этот раз Серафим остановил его ударом ножа в шею. Волки клыками держали Максима, и он, лёжа на животе, переложил в левую руку пистолет и, не глядя, выстрелил себе за спину в пасть того, кто рвал его плечо. Челюсти зверя ослабли, Максим смог немного приподняться и, вывернувшись, выстрелил в голову того, кто вцепился в его колено. На Серафима бросились ещё двое, но он хлестнул их горящей веткой и, перекатившись, успел добраться до винтовки… Схватил, вскинул, переключился на автоматический огонь и стал короткими очередями работать по всему, что двигалось и пыталось приблизиться. Он отстрелял один магазин и вставил другой. Грохот очередей смешался с визгами и предсмертными хрипами волков, и с громом приближающейся грозы. Небо всё чаще озарялось вспышками света молний. Максим, тяжело дыша от боли, сжимая в левой руке пистолет, тщательно охранял Серафима от удара в спину, и дважды выстрелил в крупную особь, которая пыталась его обойти. В какой-то момент атака волков прекратилась. Прячась за уступами и деревьями, ещё живые и раненые звери отступили в лес. Серафим беспощадно огнём преследовал их, достреливая раненых, но прежде всего, уничтожая наиболее подвижных. Когда он убедился, что вокруг нет ни одного живого зверя, он бросился к Максиму.