Людмила Астахова - После зимы [СИ]

Яно устроился по правую руку, Кай — по левую от государыни, хотя вряд ли она попыталась бы выскочить из автомобиля на ходу. Уж больно безмятежным было выражение её лица. Словно они выехали на приятную прогулку. Казалось, что императрицу совершенно не трогали те изменения, которые произошли в столице — все вывески только на арайнском, закрытые храмы Тишины, опустевшие дома и длинные очереди за водой и продуктами. Она просто наслаждалась знакомыми видами и солнечным днем без всяких задних мыслей.

Улица возле кинеримского посольства была перекрыта военной полицией, подворотню в соседнем доме загородили жандармским внедорожником, хотя репортеров и операторов с камерами было не так уж и много. Далеко не всех сочли благонадежными и допустили, но те, кому все же повезло, могли делать любые снимки.

Проходная пустовала — ни охранников, ни папок с бумагами, только телефонный аппарат на столе. Всё как и уговаривались с послом.

— Сейчас без пяти минут час, — инструктировал императрицу капитан Яно. — Вы выйдите из машины, без промедления зайдете в помещение, оставив входную дверь открытой, когда зазвонит телефон, возьмете трубку. Мы будет присутствовать при разговоре. Потом можете попозировать фотографам, если захотите.

Она не удостоила его ответом, как впрочем не воспользовалась помощью капитана Маэды, когда тот открыл дверь и подал ей руку. Самостоятельно выбралась и поспешила к распахнутым дверям проходной, не оборачиваясь на приветственный гул толпы.

— Мы надежно зафиксировали дверь ведущую внутрь посольства, — тут же доложил полицейский. — Всё, как вы приказали, капитан Яно.

— Заварили, что ли? — удивился Кай.

— О! Было бы неплохо, но я подумал, что ваш друг Вайерд неправильно поймет наши намерения и устроит международный скандал. Нам это надо? Правильно, нам это не надо.

Императрица тем временем ждала звонка, положив руку, затянутую в замшевую перчатку, на трубку. Она ждала этого звонка с нечеловеческим спокойствием. И Каю вдруг вспомнилась одна из их недавних бесед.

«Как вы думаете становятся императрицами, капитан Маэда? — спросила государыня. — Я вижу вам кажется, что это выглядит, как победа в автогонке. Немного риска, чуть больше грязи и в самом конце золотой кубок в руках под гром оваций, верно?»

«Наверное, в вашем случае было всё по-другому?» — увернулся от прямого ответа Кай.

«Ты только рождаешься, как все прочие дети, в остальном же… С раннего детства, буквально с первого момента, как ты себя помнишь, тебе внушают мысли о предназначении и долге. И ты растешь с этими убеждениями каждый день. Так растят дерево в горшке. Если каждый день подправлять по одному листику, то через 20 лет оно станет именно таким, каким задумал его мастер, а не природа. У Ситтори было много императриц, разных и всяких, но в итоге все они становились как я. Ну, или я точно такая же, какими были все они».

Собственно, изначально разговор зашел о барышне Лоули. Все умозаключения Кая оказались ложными. Её тоже с младенчества взращивали для будущего служения государыне. Не было ни особых переживаний, ни душевного надлома, ничего такого трагического. Барышня Лоули вошла во дворец с гордо поднятой головой, точно зная чего хочет и к чему будет стремиться всю жизнь. Говорили, кстати, в её же непосредственном присутствии, но камеристка и ухом не повела, продолжая раскладывать бумаги по папкам.

«Разве вам не обидно? — полюбопытствовал тогда капитан Маэда. — Вас, по сути, лишили любого выбора. Вы могли бы стать… не знаю, с вашими способностями… известным ученым, или просто выйти замуж за хорошего человека, родить детей. Но у вас всё это отняли. Не жалеете?»

В ответ она рассмеялась: «Вы всё не так поняли. Я никогда не хотела променять свою жизнь на принятое именовать „жизнью обычной женщины“. Не будь вы мужчиной, я бы сказала, что вы начитались бульварных романов. Там героиня обязательно горюет, что не родилась в простой семье. Я, между прочим, росла в деревне. Мои благороднейшие предки умудрились профукать всё, кроме уродливого домишки и огорода. Так что я умею и козу подоить, и точно знаю, какая она „обычная женская жизнь“ на самом деле. А кроме того, никто ведь не выбирает в какой семье появиться на свет, у каких родителей или в каком веке»

Сумеет ли эта женщина однажды перестать быть императрицей? Возможно ли это вообще, в принципе?

Телефон зазвонил точно в назначенное время, но сначала в окне кабинета, что на первом этаже появился кинеримский посол с трубкой возле уха и постучал в стекло.

— Добрый день! — прожурчала государыня светским тоном, с той ноткой непринужденности, которая зачастую шлифуется годами. — Рада слышать ваш голос. О! Взаимно. Спасибо большое. Да, это я — императрица Ситтори, государыня Химара. Узнаете мой голос? — она прикрыла веки, словно услышала редкий комплимент. — Да, конечно. Чем я могу подтвердить? Да, да, я помню. Это — стриж. Разумеется, я полностью осознаю последствия своих поступков. Да, я согласна. Всего хорошего… господин Вайерд.

И она с силой положила трубку на рычаг. В последней фразе имелась странная пауза, но капитана Яно встревожило иное.

— Что такое «стриж»? — спросил он резко.

— Стихотворение, — не задумываясь ответила императрица. — Его однажды написал юнго Шэнли, мой муж.

Яно недоверчиво прищурился.

— без запинки прочитала она по памяти.

— И зачем оно вдруг понадобилось послу?

— Только мы втроем, а теперь уже вдвоем — я и господин Вайерд, помним эти слова. Своего рода — общая тайна.

— Тайна, говорите? Понятно, — буркнул недовольно особист, больше всего в жизни не любивший чужие тайны. — Теперь, давайте, попозируйте им.

Отказываться государыня Химара не стала. Она не столько позировала, сколько демонстрировала себя в разных ракурсах. Поворачивалась то в профиль, то в анфас, поправляла перчатки, перекладывала сумочку из одно руки в другую. И всё так естественно, как бы невзначай, только успевай снимать.

— Шла бы с самого начала в манекенщицы, целее была бы, — прокомментировал импровизированную фотосессию капитан Яно и деловито посмотрел на часы. — Так. Пора заканчивать представление.

— Я скажу ей, потороплю.

С одной стороны, Каю было неприятно наблюдать, как эта женщина самозабвенно вертится под прицелами объективов. Словно она не в полушаге от крушения всех надежд, словно нет ничего важнее еще одной возможности показать себя миру. А с другой стороны, государыня так искренне наслаждалась моментом, что жаль было её прерывать.