Михаил Веллер - Вначале будет тьма // Финал

Восемь сорок девять…

Все… Сели… Силы закончились… Даже не на исходе… Просто закончились… Лютик хоть и бог физики, но не всемогущий… Побегай тут с этими лосями… Листик бы коки всем… Смешно… Кокки-какки… Перу, да… Это потом-потом… Прижались… Сил нет… Нету сил… Заряд остался… Крути их, Витя, крути… Они тоже люди. У них тоже мышцы и связки… Держим-держим-держим…

Кто? Какой звонок? Какая Виктория Викторовна? Потом, скажи ей, пусть потом… Нет! Стой! Дай сюда! Алло! Да… Да… Да… И я… Ты даже не представляешь, как я тебя… Обязательно… Пока-пока… Виктория Викторовна… Не зря… Все не зря… Телефон… Отдай телефон… КАЗАР, НЕ СПИ! О чем он все время думает? ГОРИШЬ! Финал же… Финал…

Вот… Гручайник… «Барса»… Шестьдесят миллионов… Простил… В упор бил… Ваня орет… Пусть орет… Толку от этого сейчас мало, но хоть славонцев попугает… Правая нога – раз, два, три… Левая нога – раз, два, три…

Восемь сорок девять… Стоп! Как так? А… Девятнадцать…

Егор Карьеров, пресс-секретарь… Куда полез? Ты! Ты с «Гераклом» вмешался… Как я просил ничего не трогать… «Народная команда… Пора выигрывать… Сам…» Ну раз Сам, тогда сам с усам… Какие планы строили… Сезон нужен был еще, чтобы всем короны посбивать… Нет, подавай все сейчас, и побыстрее… И десять раз подряд… Молодежь только-только голову поднимать начала… Если бы Кашкадава не травмировался, сейчас бы играл вместо Царя… Хмм… А вот тут бабушка надвое сказала… Ага, приехала и сказала… У Джабы зрение отличное, но неширокое… Андрей все поле видит… Опытный, типа шахматист…

Когда к славонцам готовились, отдельно про травмы говорили. По разбору получалось, что у них полкоманды на уколах играет. А ведь вон как по полю летают… У одного ахилл, у другого перелом… Завтра в планы скаутам поставлю… Завтра…

Восемь ровно…

Зариф… Познакомились случайно… В аэропорту… Бежала по проходу на каблучках своих, смешная такая… Чемоданы столкнулись, ее раскрылся, все вывалилось… Футболки, рубашки, платье с вышивкой, серебряный пояс… Брошюры какие-то… Нижнее белье… Покраснела так, растерялась… Вокруг все стоят, пялятся… Я помог… Спрашивал потом, куда она так летела… Не помню, говорит, будто ветер подхватил и понес к выходу… Вроде на такси хотела побыстрее в город… Встречались много, в рестораны ходили, в гости к друзьям… Оказалось, она знает кого-то из моих, а я из ее… Легкая и веселая, душа любой компании… Крутила Escort Original всегда и так смешно говорила «первоклассный купаж», слегка картавила, а «ж» выговаривала губами. Табачный вкус всегда чувствовался, но не мешал… Fine Cut, понимаешь… На рынке однажды халат понравился, плотный такой, я взял. Принес – Зариф смеется: «Совсем кавказский мужчина стал. Архалук купил». Целый месяц подначивала… Кинжал советовала завести… И на тренировки так ходить… Чтоб уважали… Я себе представляю… А Зариф красавица… Б…! Пенальти! Не успел Валек за Гручайником… «Барса»… Шестьдесят миллионов… Пробросил мяч, выскочил на рандеву с вратарем… Давыдов броском в ноги… отбил… но мяч, сука, полетел к линии штрафной на Баламошу… а там двое его «приняли»… получилось, он красиво снес одного из них на газон… Желтая карточка… Хорошо, конечно, что не красная… Но что толку-то… Гручайник вон с Дюжим обнимаются в нашей штрафной… Они уже считают, что мы проиграли… Обступили со всех сторон… Лыбятся…

Пять и пять… Так мало…

Правая рука повисла плетью… Болит и ноет… Андрей, Мельников, посмотри… Три серьезные травмы… И все на правую руку… Натирай-натирай… Массируй-массируй. Плечо посмотри еще… Будет тебе, Витя, хорошее… Как всем, так и тебе… Ну, Ваня, крути его, крути… Держим-держим-держим… Правая нога – раз, два, три… Левая нога – раз, два, три…

Москва. Финал

Ночь путала Петербург. Менялись местами улицы, проспекты, арки, тупики. Бывшее днем ясно видимым и четко различимым к ночи теряло все свои черты. Люди рассеивались по домам, на тротуарах исчезали лужи. Грязно-желтые лампочки, освещавшие Петербург, казались грубой и нескладной пародией на солнце. Звезды исчезли, от луны остался только полумесяц. Ночь была слышна во всем. Ее глухо бормотал под нос холодный ветер, ее скрипели шины одинаковых машин, ее пели пьяные во внутренних дворах. Всех она путала, кружила, изменяла – как изменяет каждый раз любого, стоит тому только подойти к окну. Так изменялся парк и все в нем: кроны деревьев, ветви, сучья; дрозды и белки; два человека, шедшие друг за другом, – молодая девушка и уже давно не молодой мужчина. Она держала руки за спиной и шла немного впереди. Она улыбалась. Он мял в кармане пальто бархатную коробочку. Он подбирал слова. Она – виолончелистка, победительница конкурса Чайковского, «…девушка, выхватившая пистолет и одним выстрелом уложившая всех стариков, в том числе и…». Он – Президент России.

В стране все было хорошо. Никто не угрожал извне, некого было бояться изнутри. Каждая проблема была решена так, как хотелось каждому жителю страны. В тюрьмах сидели все убийцы, обманщики и воры – непойманных в России не осталось. Больше не было жалоб – все были совершенно всем довольны.

В тот день, когда Президент сказал: «Попался, голубчик!» – и выловил последнего оставшегося в стране коррупционера, он зашел в свой кабинет, заперся на ключ, сел в кресло и закричал. Он кричал громко – Президента было слышно во всем Кремле, и даже стоявшие намного дальше туристы из Китая, фотографировавшиеся со статуей Владимира с крестом, слышали этот жуткий долгий крик. Впоследствии администрация объяснила это испытанием новых самолетов (хотя в народе устоялся слух о духе президентства, воющем в зависимости от атмосферного фронта и предсказаний гороскопов). К Президенту стучались, бились в дверь, но он не в силах был не только ответить – он, казалось, не в силах был даже подойти к замку. Крестившимся помощникам не оставалось ничего, кроме как стоять за дверью и бледнеть. Крик стих только глубокой ночью, и в ту же самую секунду Президент вызвал к себе пресс-секретаря Карьерова. Они шептались до утра. Отвечая на расспросы много позднее, после первых слухов, Карьеров неизменно пояснял, что дело у президента было личное, и, улыбаясь одними усами, добавлял – музыкальное.

Проходили часы, дни и недели. Президент снова стал обыкновенным Президентом, и в его обыкновении было быть справедливым, проницательным и мудрым – то есть попросту лучшим. Тот день забылся. Но со временем близкие Президенту люди стали замечать, что у него, при той же манере разговаривать и хитро улыбаться, изменилось выражение глаз – как будто все, что раньше Президент делал, исходя из принципов и глубочайших убеждений, теперь он делал с механической точностью затормозившего, но бессознательно, по правилам инерции, продолжающего движение автомобиля. В голове у него больше не осталось места ни для экономического кризиса, ни для экстренного съезда НАТО. Все мысли Президента бесконечно возвращались к двадцати годам, прожитым в одном и том же кресле. Все мысли Президента откатывались назад. Каждый час в кабинете или перед очередным министром равнялся дню, проведенному за этот (и предыдущий, и тот, что был до предыдущего) президентский срок. Так постепенно, медленно и тяжело Президент возвращал себя назад. Он вспоминал чиновников и президентов других стран, вспоминал жалобы на него в газетах и в соцсетях (и постоянное вранье, что он их не читает). Как вода в фонтанах Петергофа, текли назад все двадцать лет в одном и том же кресле. Сменялись люди, лица, слова и вечно забывавшиеся имена, как будто преследовавшие его всегда и бывшие везде. За эти двадцать лет Президент слышал все имена на свете – сейчас они ему не были нужны. Он искал только одно лицо и одно имя – свое. И нигде Президент не мог его найти. В каждом воспоминании и в каждой своей мысли он видел только Президента.