Меган Девос - Верность [litres]

Никогда еще не чувствовала себя такой беспомощной, как в эти два дня. Не существовало абсолютно никаких способов ему помочь, и я наконец последовала примеру отца и приняла страшную правду. У нас не было лекарств, которые бы вернули его с порога смерти. Операция в условиях лагеря – вообще немыслимая затея. Любые попытки хирургического вмешательства окончились бы его мгновенной смертью. Оставалось только ждать. Задыхаться от горя и внутренних терзаний и ждать, когда болезнь нанесет последний удар и отец покинет этот мир, оставив меня в пустоте.

Как я буду жить дальше без отца? После всего, через что я прошла, он был единственным лучиком солнца, давал мне единственную крупицу счастья. Мы и пообщаться толком не успели; всё второпях. Болезнь наступала, и отец спешил сделать то, что считал необходимым. Я вернулась накануне его смерти. Но сделать ничего не могла.

Последние сутки я неотлучно сидела у отцовской постели. Он настолько ослабел, что больше не мог ходить. Мои пальцы слишком крепко стискивали его руку, но я ничего не могла с собой поделать. Это была отчаянная попытка удержать его от соскальзывания в смерть. Однако физическая сила не могла остановить то, что неумолимо приближалось. Мы оба это знали.

Он бодрствовал – особенность его болезни мешает спать. Отец лежал с закрытыми глазами и учащенно дышал. Бледное, осунувшееся лицо было мокрым от пота. Грудь пугающе быстро поднималась и опускалась в такт неглубокому дыханию. Я то накрывала отца ворохом одеял, то откидывала их с его вспотевшего тела, не зная, что для него удобнее. Отец спокойно принимал все мои действия, а на вопросы неизменно отвечал, что ему хорошо.

Джоуна оставался в гостиной. У него не хватало душевных сил смотреть, как угасает наш отец. Он уже с ним простился. А я не могла отойти от отцовской постели ни на секунду. Отчасти я была благодарна Хейдену за решение меня изгнать. Чем бы он ни руководствовался, принимая такое решение, я хотя бы застала отца живым. Какое удачное совпадение, что Хейден прогнал меня именно тогда, а не позже. Я до сих пор считала это совпадением, не допуская и мысли о чем-то ином. Это ранило бы меня еще сильнее.

– Грейс, – сиплым шепотом позвал отец.

– Я здесь.

– Я так счастлив, что ты вернулась.

– И я, пап, рада, – сказала я, сражаясь со жжением в горле.

Весь день я держалась, чтобы не заплакать. Но надолго меня не хватит. Отец с усилием открыл глаза и посмотрел на меня.

– Хочу, чтобы ты знала, Грейси, – едва слышно произнес он. – Я очень тобой горжусь.

– Пап, не надо, – поспешно ответила я и судорожно вздохнула. – Я это знаю.

Если это начало нашего прощания, как я все выдержу?

– Нет, надо, – слабо возразил отец. – Я должен это сказать.

Я помнила решимость в глазах отца. Сейчас ему не хватало сил даже на это.

– Я очень горжусь тобой. Ты такая сильная. Такая сильная. Ты еще слишком молода для всех жизненных испытаний, через которые тебе пришлось пройти. Я сожалею, что поставил тебя в такое положение. Повторяю, ты слишком молода, чтобы тащить подобные тяготы на своих плечах.

Отец натужно втянул воздух, как будто разговор лишил его последних сил. У меня хлынули слезы, очертания бледного отцовского лица расплылись перед глазами. Я попыталась остановить их поток.

– Ни в какое положение ты меня не ставил, – сказала я, чувствуя, как сжалось сердце. Прежде чем говорить дальше, я шумно шмыгнула носом. – Ты ведь знаешь: я сама этого хотела. Мне хотелось войти в число защитников лагеря и сражаться. Честное слово, папа, с твоей стороны не было никакого принуждения. Наоборот, ты позволял мне быть тем, кем мне хотелось.

Отцу нужно об этом знать. Пусть услышит, что он ничуть не испортил мне жизнь, позволив расти так, как я росла. Пусть знает: он сделал меня сильнее, прочнее, лучше. Я была благодарна отцу за все «вольности», которые он позволял. Потому-то я и выросла такой. Для меня страшнее всего было вырасти слабачкой. Вот этого отец мне бы точно не позволил.

– Ты всегда была такой сильной, – прошептал он. Дыхание отца еще участилось, а в глазах появилось болезненное выражение. – Такой красивой и смелой.

– Я сильна благодаря тебе.

На последних словах мой голос дрогнул. Из глаз снова полились слезы. Горло сдавило так, что я едва дышала.

– Обещай мне, что всегда такой и останешься. Вскоре нас ждут очень нелегкие времена, и мне нужно твое обещание. Обещай, что останешься такой же, как сейчас.

Его голос сделался еще слабее, но глаза пристально всматривались в мои. После каждого слова он делал паузу, будто речь отнимала у него последние силы.

– Что ты хочешь этим сказать? – еле выдавила я.

– Просто… обещай, что останешься сильной.

Меня удивил странный напор в его голосе, различимый даже сейчас. Я не хотела тратить драгоценные минуты на расспросы и споры.

– Обещаю, папа.

– Вот это моя девочка, – с заметным облегчением сказал он и снова закрыл глаза. – Моя маленькая девочка. Как я счастлив, что мы увиделись накануне…

– Папа… – успела прошептать я.

Из моего горла вырвался очередной судорожный вздох. Отец терял свет жизни. Его и без того бледное лицо стало еще бледнее.

– Папа, прошу тебя. Я люблю тебя…

– И я тебя люблю, Грейси.

Его голос был почти неслышим. С лица исчезали последние признаки жизни. Рука, которую я держала, совсем обмякла.

– Я всегда буду с тобой, – пообещал он, приоткрыв глаза и посмотрев на мои, мокрые от слез.

Я кивнула и, не то вдохнув, не то всхлипнув, сказала:

– Знаю, папа.

У меня дрожал подбородок. Теперь я плакала беззвучно, прерываясь на судорожные вдохи и выдохи.

– Я люблю тебя, папа.

Я смахнула слезы, мешавшие смотреть. Они скатились по щекам и упали на наши соединенные руки. Отец уходил из этого мира. Такие уходы я уже видела многократно.

– Папа, я очень, очень тебя люблю.

Я повторяла это снова и снова. Прежде я редко признавалась отцу в любви. Пусть слышит теперь. Ему нужно это услышать.

– И я тебя люблю. – несколько секунд он смотрел на меня, затем снова закрыл глаза. – Моя прекрасная доченька… Я люблю тебя.

Мне больно кольнуло в сердце. Отец едва слышно выдохнул, и его грудь опустилась. Слезы мешали смотреть, но я увидела, что она больше не поднялась и легкие отца не получили новой порции кислорода. Его лицо посерело. Он лежал не шевелясь. Пальцы, слабо сжимавшие мою руку, разжались. Последний огонек жизни погас, оставив тело холодным и пустым.

Отца не стало.

Я зажмурилась, упала ему на грудь и заплакала. Мои слезы были обильными, но тихими, непохожими на судорожные рыдания, вырывавшиеся у меня в день возвращения. Это были слезы горя, принятия случившегося. Они текли, скатываясь с вздрагивающего подбородка.