Эдвин Табб - Смерть — это сон. Белая вдова

— Вот как все это близко, — произнес Клаттербак. Остановившись, он пристально посмотрел единственным своим глазом на Брэда. — Вы совершенно замкнулись в себе, Стивенс.

— Мое имя — Брэд. — Он стал растирать пальцами раскалывавшийся от боли лоб. Теперь, когда опасность миновала, наступила неизбежная реакция. Все тело его было в царапинах и ушибах, то здесь, то там простреливала боль, ломило лодыжки после падения с высокой стены. Он чувствовал, что нуждается в ванне и сне. Горячей ванне и долгом, очень долгом сне.

Но сначала ему еще нужно было кое-что узнать.

— Кто вы?

— Это для вас существенно?

— Да. Я обязан вам жизнью и мне очень хочется знать, кого благодарить.

— Вы уже достаточно меня отблагодарили тем, что вышли победителем из дуэли. — Клаттербак осклабился, самодовольно похлопав по карманам. — Именно благодаря этому я выиграл уйму денег.

— Денег?

— А что такого нехорошего в деньгах?

— Ничего, — коротко ответил Брэд. В этом помешанном на наличности мире разве можно рассуждать о таких понятиях, как добропорядочность или благодарность, если их нельзя сосчитать или засунуть в карман. И все-таки что-то здесь было не так. Коротышка взялся ему помогать вовсе не из-за того, что надеялся благодаря этому что-то приобрести. Он мог бы вполне покинуть Брэда, как только собрал выигранные им деньги.

Что-то весьма странное было в этом человеке.

— Отсюда вы уже и сами сможете найти дорогу к себе домой, Брэд, — сказал Клаттербак. — Я покидаю вас.

— Подождите!

Брэд вскинул руку, чтобы задержать его за плечо. Вместо этого он поймал копну рыжих волос. В руке у него оказался парик.

— Понятно, — спокойно произнес Брэд. — Повязка на глазу тоже?

— Да.

— А имя?

— Вот оно, по крайней мере, подлинное. Вернее, было таковым. Моя фамилия была Клаттербак до того, как я начал эту жизнь под фамилией Гренме.

— Гренме! — Теперь, отметил про себя Брэд, все как будто становится на свои места. — Конечно же. Ведь вы — полицейский. Серж часто рассказывал о вас.

— Надеюсь, ничего плохого он обо мне не говорил?

Он снял с головы повязку и вытер платком лицо. Морщины закоренелого гуляки исчезли вместе с гримом. Он выпрямился и больше уже не был невысоким. Стройным и гибким, но никак не коротышкой.

— Нет, — ответил Брэд. — Он очень хорошо о вас отзывался. Но — ретро вы или нет?

— Ретро не могут быть полицейскими, — спокойно пояснил Гренме. — И, если вас это так интересует, то в Алсатии я был вовсе не в связи с выполнением каких-либо служебных обязанностей. Нас не тревожит, что происходит в подобных реконструкциях прошлых эпох.

— Тогда?..

— Что я там делал? — улыбаясь, перебил его Гренме, после чего на какое-то время задумался. — Не уверен, в состоянии ли вы понять это. Послушайте, я родился и всю свою жизнь прожил в старом Лондоне середины восемнадцатого столетия. Жизнь тогда была совсем не сахар. Я был беден — мне кажется, вы в состоянии представить себе, что это могло означать в те годы. Бедняк был в самом буквальном смысле грязен. Я работал конюхом, возчиком, факельщиком при богачах, мусорщиком — не брезговал любой работой, которая могла обеспечить меня куском хлеба. В большинстве случаев спал я в трущобах. Не умел ни читать, ни писать, и за всю свою жизнь никогда не имел своей собственной одежды. У меня были чесотка, грыжа и гнилые зубы. От недостатка витаминов стали кривыми мои ноги. Умер я под колесами экипажа какого-то джентльмена.

— Печально, — заметил Брэд.

— Жизнь для меня была сущим адом, — все тем же бесстрастным тоном продолжал Гренме. — Когда я слышу, что толкуют о присущей прежним дням романтике, мне хочется плеваться. Не было тогда никакой романтики — только грязь, невежество и болезни. Я это точно знаю. Я жил в ту эпоху. И все же я наведываюсь в Алсатию. Раз за разом туда возвращаюсь. Почему? Можете ответить мне на этот вопрос?

— Да, — сказал Брэд. — Могу. Вы возвращаетесь назад потому, что в любое время, когда вам заблагорассудится, можете уйти оттуда. Для вас это потеха — потому что вам не нужно там оставаться. Вы не возвращаетесь к старой жизни. Когда вы посещаете Алсатию, разговариваете на архаичном языке и переодеваетесь в старомодные одежды, вы воображаете, будто совершаете путешествие во времени. Так оно и есть, но попадаете в совсем другое время, а не в то, что осталось в ваших воспоминаниях. Сейчас вы больше не бедны, не немощны, не охвачены отчаянием. Вы можете расхаживать с важным видом, как какой-нибудь лорд, изображать из себя сводника или притворяться чокнутым. Но вам теперь не надо спать в трущобах и питаться всякой дрянью. У вас всегда есть возможность бегства из той обстановки.

— Вот в этом, по-вашему, и заключается ответ?

— Возможно, не все, о чем я говорю… — тут Брэд запнулся. — Многое может оставаться для меня неизвестным. Но вот это я знаю точно: вы в состоянии выдержать почти все, что угодно, если в любое время можете прекратить это. А вот когда вы не можете этого сделать, вот тогда жизнь в самом деле становится невыносимой.

— И вы совершенно уверены в этом, Брэд? — Гренме запрокинул голову вверх, глядя на угасающие звезды. — У вас это не вызывает никаких сомнений?

— Да. — Брэд нахмурился. Что-то уж очень настойчиво Гренме домогался именно такого ответа. Интересно, подумалось Брэду, для чего это все так ему нужно? — Есть огромная разница в том, когда живешь в запертой клетке по собственному желанию или принудительно заточен туда же до конца своих дней. Окружение одно и то же. Отношение к этому — совершенно иное. Все, короче говоря, сводится к тому, что когда у тебя в кармане лежит ключ от замка, на который заперта клетка, то даже и мысли не может возникнуть о том, чтобы биться головой о дверь.

— Всегда можно выйти наружу?

— Совершенно верно.

— И как раз в этом, по-вашему, разница между счастьем и горем?

— Можно сказать и так. — Брэдом все сильнее овладевало беспокойство. То, что поначалу казалось простым обменом мнениями, постепенно вылилось в глубокий философский спор.

— Вы знаете, Брэд, — улыбаясь произнес Гренме, — вы ведь действительно говорите сейчас о жизни вообще.

— Не понял.

— Не поняли? Меня поразил приведенный вами пример. Запертой клетки. Ведь это и есть жизнь, разве не так? Некоторые полагают, что застряли в ней и не в силах выбраться. Другие знают, что всегда могут ее покинуть. В любое время, когда пожелают. Вы к кому из них относитесь?

— Это столь уж существенно?

— Вполне возможно. Для вас. Может иметь даже очень большое значение. — Гренме пожал плечами. — Ну что ж, как я полагаю, каждый из нас отдает себе полный отчет в том, что касается нашего отношения к жизни. Когда-то я имел обыкновение относиться к жизни, как к тюрьме. Теперь мое мироощущение коренным образом переменилось. Может быть, и вы…