Иннокентий Лаженицын - Носители. Сосуд [СИ]

— По первому все ясно, будем решать, по второму — что зачем? — ответил я Ненависти.

— Зачем нам ехать к Лене и Вере? — конкретизировала она свой вопрос.

— Потому что я не хочу рисковать их здоровьем и жизнью и не хочу провести всю свою жизнь как батарейка комиссаров.

— И поэтому ты планируешь ворваться на дачу, которая однозначно находится под наблюдением, и выкрасть их? — продолжила мою мысль Ненависть.

— Именно, — с улыбкой подтвердил ее слова.

— Постой, — в разговор вступила Нежность, и ее обращение было направлено к Ненависти, которая уже хотела разразиться шквалом негодования в мой адрес, — дай ему изложить свой план. Нельзя же вот так сразу критиковать человека, не узнав его мыслей.

— Спасибо, конечно, — я был удивлен такой позицией Нежности, — но плана нет. К сожалению, это очередной инвариант, если мы, конечно же, все-таки надеемся быть свободными. У кого бы я, то есть мы, ни искал убежище, будь то совершенные или потерянные, и там и там это будет существование за стенами в течение всей жизни. Да, возможно, меня не будут держать в цепях и черпать мою энергию, но все равно это жизнь взаперти, не говоря уже о том, что в критической ситуации они скорее постараются меня убить, чем отдать комиссарам.

— А твой вариант — всю жизнь бегать от них, таская за собой жену и дочь? — прервала мою речь Ненависть.

— Которые на твоих глазах будут постепенно стареть и умирать, и только ты будешь такой красивый и вечно молодой, — подхватила его мысль Страсть.

— Больше никакой беготни, за каких-то четыре дня это сильно опостылело, — ответил я на критику своих чувств. — Мне главное — быть рядом с Верой и Леной, чтобы комиссары не могли меня ими шантажировать, а свои элитные отряды пусть шлют, разберусь с ними, а потом доберусь и до них самих.

— Все-таки план у тебя есть, — после некоторого молчания заговорил Страх, — и как я понимаю, ты вознамерился вступить в открытый силовой конфликт с комиссарами.

— Как я уже сказал, у меня нет вариантов, — повторил я сказанное ранее.

— Ты же понимаешь, что успех данного мероприятия очень сомнителен, — впервые в диалог вступил Гнев.

— Смотря что ты считаешь успехом, — не согласился я с ним.

— Что бы ты ни считал успехом, это самоубийство, — Страсть совсем не разделяла моего энтузиазма.

— Комиссары до последнего будут пытаться оставить меня в живых, — продолжал я гнуть свою линию, — и это наше главное преимущество.

— Вот тут я с ним согласен, — поддержал меня Страх. — Они скорее потеряют всех носителей, прежде чем решат уничтожить Сосуд.

— Об этом я и говорю. Мы справились с совершенным, когда активными были только Ненависть и Страх, а сейчас вас пятеро. Неужели не сможем противостоять обычным носителям? — мне было радостно слышать, что хоть кто-то из чувств начал разделять мои идеи.

— Какова цель сего действия? — Ненависть все еще скептически относилась к этой идее. — Ты надеешься добраться до комиссаров и убить их? — я молчал, она расценила это как согласие. — Предположим, что ты сможешь каким-то чудом убить всех носителей и комиссаров. Как, кстати, ты быстро отошел от политики пацифизма и уже готов убивать налево и направо, что дальше? — не упустила она возможности упрекнуть меня в лицемерии. — Дальше начнут подтягиваться носители из регионов, наследники и ставленники комиссаров, которые однозначно есть, и они-то будут только рады, если нынешнее руководство погибнет. Даже если носители всей России падут в бою с тобой, ты продолжишь воевать со всем миром?

— Мне это абсолютно ясно, поэтому я и сказал честно, плана у меня нет, — все, что сказала Ненависть, было не ново для меня, потому ее речь не возымела успеха. — Со всеми твоими доводами я согласен, но есть одно «но»: что бы мы тут ни обсуждали, можем даже проголосовать, решение все равно принимать только мне. Вы, как ни крути, заложники обстоятельств еще в большей степени, чем я. И мои намерения таковы. Сейчас мы добываем максимум силы, хоть из белочек в лесу ее забирайте, возвращаем мне контроль над телом, едем в Конаково и там показываем всю свою мощь комиссарам, лелея тусклую надежду, что они испугаются и перестанут нас преследовать.

— Убеждать ты, конечно, умеешь, — с некой печалью сказала Ненависть.

— Чисто теоретически у них должны быть запасные Сосуды на подходе, — Страх продолжал меня поддерживать, — тем более комиссары ограничены не только в необходимости оставить в живых нас, но также они не могут кинуть в мясорубку слишком много людей, это сразу ослабит их позицию как в борьбе с совершенными, так и в отстаивании безопасности страны от иностранных носителей. Мне кажется, у нас есть призрачный шанс договориться с ними, но для этого действительно придется показать свою силу и пожертвовать чьими-то жизнями.

— Ничего глупее я не слышала, — недовольно выступила Страсть, — но так как наше мнение теперь не учитывается, обсуждать тут нечего.

— Было бы что учитывать, — ответил я на ее недовольство, — никаких предложений от вас вообще не поступало. Вы как оппозиция, против власти, но предложить достойную замену не можете. Я внимательно слушаю тебя, что нам делать?

Страсть молчала, впрочем, как и другие чувства.

— У вас есть время еще подумать, пока возвращаем мне контроль над телом, — я продолжил, поняв, что дельных предложений не будет, — но сразу могу сказать вам, любой вариант, подразумевающий заточение и ограничение в передвижении, не приемлю. Что-то мне подсказывает, что длительное пребывание в замкнутом пространстве, пусть и комфортном, все равно в итоге приведет меня к смерти, так какая нам всем разница, умрем бы у комиссаров или у совершенных с потерянными?

— Большая разница, — вновь заговорила Ненависть. — Как ты сам сказал, мы заложники обстоятельств еще сильнее, чем ты, Елисей. Нас вполне устроит, если ты будешь жить в любых условиях, где из нас не будут тянуть силы, а ты сможешь в полной мере поддерживать собственное жизнеобеспечение, чтобы мы на это силы не тратили.

— Спасибо за честность, но у меня, в отличие от вас, еще есть выбор и шанс, хоть и призрачный.

До этого момента я не задумывался, что в попытках избежать заключения сам являюсь для кого-то клеткой. И если у чувств людей и носителей есть шанс обрести свободу, захватив тело и став совершенным, то мои навсегда будут заточены во мне.

Разговор был закончен. За неимением большего развлечения я вновь улегся и продолжил наблюдать за приключениями своего тела.

Раньше мне никогда не доводилось ездить на столь большой машине, даже наблюдая со стороны, это впечатляло. Радовало, что фактически за рулем сидел кто-то из чувств, своими бы силами я не справился с этой махиной.