Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

Хорошо известен тот факт, что еврей – нестойкое сочетанье множества нацьональностей. Три основные расы на земле бурлят в еврее в первобытном своем противостоянье. В тот миг, когда он с ревом пронесся мимо, меня затопило этим ошеломительным и темным физиогномическим выраженьем. Как бы близясь к сверхвозгоранью, черты его негрифицировались. Волосы закурчавились, губы потолстели и отяжелели; сей талмудический нос его значительно приплюснулся, а глаза, раскосые чуть ли не по-монгольски, бросили в мою сторону обманчивый взгляд назад – и вот уж пролетел он по Моузли-стрит к Садам Пиккадилли.

Стоило еврею врезаться намертво в самый центр Мэнчестера, последовал спорый взрыв.

– Bonisimo! – вскричал сэр Озуолд.

– Горящий еврей на Утке стоял… исходом и кипенью крови истекал, – процитировала мисс Уайт, просеивая свою позицью согласно моей.

Встречной тягой воспламенило улицу под нашей конторой, и клочья деревьев и кустарников, выдранные из Садов Пиккадилли, с грохотом обрушились одесную от нас на площадь Питерлу. Отсеченная человечья конечность, похожая на зажаренную ягнячью ногу, громыхнула о подоконник, и стекла заволокло паром. Я поистине мог слышать, как потрескивает и шипит ее жар. Очевидно, при взрыве погибло довольно людей. Клочки драной одежды, несомые взрывною волной, усеивали всю площадь – должно быть, все портные Мэнчестера до единого теперь имели хотя бы по одному одеянью их работы на открытой выставке!

– Клянусь жизнью моей Тетушки Ады, сие было гораздо лучше Белль-Вю в Ночь Гая Фокса! – вскричал я, после чего тут же пожалел о несдержном своем энтузиазме. В смешанном обществе никогда не годится проявлять свои чувства, а еще и потому, что мне доказать себя покамест не удалось.

Сэр Озуолд подошел непосредственно ко мне.

– Видите, чего достигла ваша подпись! – Он помахал Нацьонал-Соцьялистической бумажкой, несшей на себе мое имя. – И так быстро. Те совершенные существа, что, быть может, известны как Ариософья Арьев, с каждым днем все ближе.

Затем Томми Морэн – я не заметил, как он покидал наше общество, – вбежал в кабинет с иеровоамами шампанского вина под каждою своей увесистой рукою. Бутылки он разместил на столе пред нами.

– Так точно, – приветствовал он нас с теплым удовлетвореньем, сметая на пол собранье безделиц, – теперь Движенье можно офицьяльно крестить.

Пока мисс Уайт извлекала по картонному стаканчику для каждого, сэр Озуолд откупорил шампанское. В каждый стаканчик он налил по доброй полумере. Подмигнув мне, засим он понял свой сосуд.

– За нашего нового члена – лорда Легкого!

Стало быть, одна из моих кличек пристала. Однако то отнюдь не оказалось неприятным варьянтом истинного моего титула. Я тут же принял подразумеваемый комплимент.

– За лорда Легкого. – Маргарет Уайт присовокупила свой стаканчик к тосту и наклонила его в мою сторону. – Легкое Англии!

– Самое Легкое Англии, – сказал Джон Бекетт, подчеркивая мою пророческую функцью.

– К тому ж – предсказанное Легкое Завтрашнего Дня, – понимающе ответил я, и все от души рассмеялись. От призрака горящего еврея поднялась эйфорья. Даже Моузли, казалось, на миг позабыл о своем недобром здравьи и торопливо испол нил небольшую сальсу по линолеуму Харви Марии. Остановился он так же резко, как начал, и погрузился – с психотическою скороспелостию – в тихое мычанье. Мелодию я узнал: « Хава Нагила », вероятно лучше известная некоторым как « Хора ».

Едва ли казалось хорошими манерами по такому случаю озвучить ту кличку, что я дал ему, – «Паскудник», – да я и в дальнейшем не стал сего делать, по крайней мере – ему в лицо.

– Товарищи. Поднимите руки в памятливой благодарности Альберту Шпееру, Архитектору Juden -Аэромантии. – «Мик» Кларк говорил тихо, но все мы оценили его одухотворенные слова. Позднее я постепенно стал восхищаться его сангвинической решимостию вопреки преобладающему всему, когда он умирал в Больнице Св. Георгия, на Углу Хайд-Парка, но обрел волю и силу стащить себя со смертного своего одра и заявиться на одну последнюю важную конференцью Движенья Союза. Изумительный человек, невообразимо популярен – он служил Движенью до последних мгновений своей преждевременной кончины.

Будь у нас больше людей такого калибра – тако-же и Озуолдов Моузли, – мы нипочем бы не претерпели утрату Имперьи, утрату Британской Независимости, не стали бы свидетельми подъема Америки в мировом господстве. Настанет день, и бесстрастное историческое сужденье переоценит соответственные стратегические политики Чёрчилла и Моузли. Но покамест тема сия по-прежнему облечена покоящейся на Истэблишменте всепартийной цензурою в кокон тщательно сохраняемой мифологьи.

Вот с улицы снаружи понеслись предсказуемые крики бедствия. Я постепенно пришел к убежденности, что самое практикуемое и ползучее преступленье, остающееся до сих пор безнаказанным обществом, есть безсмысленность. Никогда не бывает нехватки либо отсутствья желающих практиковать сие в особенности злонамеренное преступленье; и как приятна станет земля, лишенная присутствья и преобладающего зазнайства его последователей.

Вот еще одна черта, общая у нас с фюрером. Я рекомендую ее для включенья в свою записную книжку. К счастью, когда Уильям Моррис занимал эти же конторские садки в 1887 году, ему хватило дальновидности украсить их обоями из тяжелейших оческов, кои служили действенным изолятором звука супротив современного мира.

Прежде я проводил изысканья по Моррису в гулких готических залах читательской библиотеки Джона Райлендза на Динзгейте и расценивал его – для своих дней – первостепенным движителем Художественного Соцьялизма. Меня никогда всериоз не впечатляла его лекция « ИСКУССТВО, БЛАГОСОСТОЯНЬЕ И БОГАТСТВА », прочитанная им 6 марта в Мэнчестерском королевском заведенье здесь же, на Моузли-стрит. Выступал он пред почтенным собраньем членов тех высочайших институций: Академии изящного искусства, Мэнчестерского литературного клуба и клуба Брейзноуз, председательствовал мистер Джордж Милн (из «Кендала Милна и Ко.», Динзгейт).

Моррис ронял кровь дюймами, когда он читал лекцьи Соцьялистическому Братству в неотесанном Энкоутсе – том мэнчестерском районе, коий отстоит лишь на ссохшуюся милю от того места, где ныне стояли мы. О жилищах Энкоутса я могу говорить с чугунным духом, ибо не слишком давно мне выпало бессчастье месяц проживать в одной из тех нороподобных хижин, до того маленькой, что лишь люди гномьей касты имели возможность пересекать ее миниатюрные комнаты хотя бы с некоторой степенью легкости. Отдельные улицы там едва ль доходили до двенадцати футов в ширину. Среднее количество мужчин, женщин и детей, обитающих в каждой истлевающей трущобе, по утвержденьям, доходило до шести, однако я был бы расположен увеличить цифру сию до десяти. Окружали сии убогие зданья огромные бумагопрядильные фабрики, их гигантские дымовые трубы тянулись к небесам чорными перстами Сатаны. Воздух был столь темен от дыма и копоти, что даже летом солнце оттуда виделось лишь тусклым красным мячиком; зимою же свет поступал исключительно от газовых фонарей.