Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

Вполне объяснимо подсознанье мое поставило меня в известность, что крупную часть «Рождественской песни в прозе» Чарлз Дикенз написал как раз в Майлз-Плэттинге и Энкоутсе. Уж точно там с избытком было б дифтерии и горящих в лихорадке Крошек Тимов, что носились вокруг его филейной части в сей промышленной помойке.

В тысяча восемьсот восемьдесят третьем «Моррис и компания» открылись по адресу Долтон-стрит, нумер 34, а вскоре после сняли помещенья неподалеку, на Брейзноуз-стрит. Год спустя розничную часть предприятья перевели на Алберт-сквер. К восемьсот восемьдесят седьмому Морриса представлял универсальный магазин «Кендал Милн», но свою контору на Моузли-стрит он сохранил.

В тот краткий период, когда я преподавал Нацьональный Соцьялизм детям Драконьей школы в Оксфорде, Морриса я брал образчиком Гуманитарных Наук. Однако долгий молот анархии уже в то время начинал ковать жизни моей новую судьбу.

Я подступил к старым обоям Морриса под «тканый» чинц и чувственно провел руками по их невротическому цветочному узору, коий вполне уместно служил точным визуальным образом моего состоянья рассудка в тот день.

Намеренные лизки и стоны, сплошь нескромные, продолжали вторгаться снаружи от человечьей шелухи, и резкие перезвоны колоколов неотложек едва ли притупляли их нежеланное присутствье.

Над звуками умиранья начали разноситься сумасшедшие йодли – столь по-Джимми-Роджерзовски горько-сладкие и манящие, что меня вполне соблазнило ответить им тем же. Но я в итоге передумал.

– Вам понравилось?

Я выводил чарующую сарабанду еротических грядущих для Маргарет Уайт, с коей теперь сделался грезливый вид насыщенной наложницы, особо в лице и глазах ея. Я знал: масла ея сочатся. Моя рука коснулась ея обнаженного плеча и, казалось, утонула во плоти ея, снимая руно кожи, вен и костной ткани самого ея бытья.

И вновь еротическое сие отвлеченье предоставило мне счастливую карию в денной драмме.

Внезапный поклеп запоздалой крови измазал ближайшее к нам окно и отвлек мои помыслы.

Меня затопляло удовлетворенье. Я ухмыльнулся. Вот акустика, в коей родился я.

Зубы мои непроизвольно стучали.

Во мне был Посланник Завета, и я на посту своем бдел.

Но вот Моузли наконец подошел и стал со мною, соединив свою руку с моею, как Генералиссимус роскошного борделя.

– Мы услышали бой копыт истории, – доверился он мне на ухо. – Яростное приятье жизни как она есть.

Богатые то были слова, и во мне взыграло ретивое.

– Мир станет одним громадным лазаретом. – Сим я цитировал «Фауста» Гёте – книгу, к коей, как мне было известно, он питал нежнейшее почтенье.

Распутав наши руки, он обошел вокруг и встал предо мною, глядя прямо мне в лицо. В сомненьи возложил он обе свои простертые длани на плечи моей тужурки. Непосредственно адресовался ко мне громким своим и блаженным голосом, а глаза его смотрелись мандрагорьи [6] Архаичное – гомосексуалист. .

– Сверхчеловеки в громаднейших масштабах могут делать такое, на что человек способен лишь слабо и изредка. Боги не устанавливают нравственных планок, ибо делай они так, то были б ничем не лучше человечества. – Он, казалось, покачивался и перескакивал предо мною с носка на носок, подчеркивая, что одна его нога по крайней мере на два дюйма кратче другой.

Я намеренно осмелился процитировать неверно:

– Отчаянье, примиренное с жизнию сквозь смерть. – Но всем его существом двигала радость. Дар языков обуял его. Речь пророчески сыпалась с его уст жестким фрагментированным манером, его слова вновь разжигали ужасы Давилки Билла в нашей маленькой группе – разумеется, за исключеньем меня.

Засим Томми Морэн, сей человек вполне медвежьих аппетитов, промокнул чело, отяжелевшее от неритического пота, и заступил за спину Моузли, нависнувши над ним оградительным гигантом.

Некто некогда просил меня сравнить Озуолда Моузли с любою предшествовавшею фигурою в английской истории. Но ни единого человека, ему подобного, не жило николи и не ступало по сей зеленой земле, да и никогда не будет.

Я в те поры был – и некая часть меня остается поныне – человеком Моузли. Естьли я во что и верую, то сие – моузлизм. Я верил в человека, не в гиперболу. Верил в его честность, его искренность, его цельность, его способность, его виденье. И потому, что я во все ето верил, и потому, что всех остальных политиков я считал в сравненьи неполноценными, я был убежден, что преданность моя истинна и не растрачена впустую. Моузли представлял собою прошлое, располагал пророческим виденьем будущности и сочетал то и другое браком в новой идеологьи. То, что Истэблишмент отрекся от него, было и остается величайшею трагедией Англьи.

Взгляды наши не размыкались, а голос его тонул во мне, я ж меж тем чувствовал, будто кожа моя посинела. Не могу нынче припомнить его слова в точности, ибо со мною случился Имперский приход. Но суть была в том, что Хитлер засылает эти конфетные ракеты как прелюдию к Окончательной Программе. Они возвещали собою Чернобыль иудаизма и освобожденье Англьи от ее стискивающих оков.

Он доверительно сообщил мне, что переналаженные ракеты «Фау-2» выпускаются с огромной базы, выстроенной на перекрестке Nord-Sud-Achse / German-Strasse в новом Берлине, спроектированном Альбертом Шпеером. Запуск ракет символизировал рождение Германьи – новой Германьи. Я был прав, сказал он, когда понял, что еврей – знаменье. Война объявлена, и телеграмма Химмлера доставлена в Мэнчестер. И впрямь, по одному еврею отправили электронной почтою, так сказать, во все основные города Альбиона.

– Как ето? – произнесши себе под самый что ни есть нос. – Вы как сие выяснили? – Уже громко, стараясь заглушить скепсис в своем голосе.

– Волною Гридли… – Моузли, освободив меня, гордо указал жестом на крупный и современный беспроводной приемник в стиле Arts Decoratifs , похоже, встроенный в алебастровую статую «Parzival» Вольфрама фон Эшенбаха (ставшую основою для музыкальной драммы Вагнера «Парцифаль»). – …что изначально применялась Дейвидом Иннесом и Эбнером Перри для установленья связи между Пеллюсидаром и Барсумом, а также между собою. Однако теперь Химмлер применяет Частотную Полосу 666 передатчика, дабы отправлять нам шифровки. Ето наше ухо в Германьи. Я регулярно беседую с Химмлером, их министром пропаганды – прекрасный он человек, играет на скрипке и в игру, близкую к его персям. Именно херр Химмлер вручил мне извещенье о Миную щей Смерти.

– Ето как?

– Как ето? – передразнил он, отнюдь не зло, но, скорее, дабы предъявить мне дистанцию меж нами. – Вы явно не читали «ЧОРНУЮ РУБАШКУ» со всем тщаньем, Легкое Мое.