Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

Экер заглянул в братнин будуар.

Четырехстолбцовое ложе Менга Великолепного было празднично украшено: по углам его лентами висели падуб, плющ, омела и мистер Костя Перестук. Жирик опер тушу своего существа на полдюжины пухлых подушек и беседовал начистоту со своим плюшевым медвежонком.

– Когда мы с Экером были маленькие, у нас никаких игрушек никогда не было. – Он смахнул слезу. – Мы были такие бедные, что срать приходилось на пол, а потом играться с паром от какашек.

– Убожество, – прокомментировал из своей спальни Экер.

– Ну скажи еще, что это неправда? – Глаза у Менга были голубые, что твои колокольчики. От горящего в его спаленной жаровне полена потрескивали яркие искры. Вокруг него повсюду виднелись итоги его ляжкобоя в счастливый час – рождественский чулок Санты, полный семени, переполненный Человечек Действия с белою дрянью, протекающей из разреза в шее, и полдюжины изувеченных Куколок Барби – ноги колесом, все разложены золотым кольцом фей на его туалетном столике.

Он продолжительно тяпнул шнаппса из мензурки, и полные щеки его засияли начищенною медью. Хоть все и знали, что он не умеет читать, менгетки понаприсылали ему обычную коллекцию книжек Кена Рида про Чуша и Крапа. У него весь комплект собирался уже не раз. Но все равно хорошего никогда не хватит.

– Боженька благослови там все эти жаркие маленькие секели, – просиял Менг.

Единственной другой книжкой, что он получал в подарок в сопоставимых количествах, была «Пёрочный путеводитель по общественным туалетам Англии» Питера Уингарда.

Ящики «Доллей» от «Игрушек-для-Нас», модельных человечков, игрушечных солдатиков и экзотических фруктов – их присылала льстивая армия поклонников Менга – были составлены штабелями по углам.

– И боженька благослови всех тех грелок-камеристок, – вздохнул Менг, закатывая бычьи глаза свои, обведенные красным, а ресницы его кокетливо трепыхались.

В этом году самой большой хохмой стало то, что ему подарил Экер: собрание книжек какого-то мудилы по фамилии Крепелин. Какой, блядь, интерес, могут они представлять человеку или зверю? Почему не подарил ему такое, что можно пожевать, – хотя бы пригоршню лобковых волос Мадонны или каких-нибудь вызревших комочков шлака из жопы Кевина Костнера?

Из Экера вылетел еще один вздох.

Последние несколько дней его весьма озадачивала дилемма, предлагавшаяся неотвратимым возвращеньем лорда Хоррора в их жизнь.

Уж не впервой в жизни Экер оказался в нравственном недоуменье.

Если он не предпримет никаких действий и не проинформирует власти о заключении Хорэса Джойса в Мейзе, полномочный посланник предубеждений останется там незамеченным на много лет – жертвою, попавшейся безмозглой бюрократии пенитенциарной системы (Экера удивляло, что кого-то сейчас вообще выпускают из тюрем, – про тюрьмы он выяснил один неоспоримый факт: если охрана тебя вешает, с крючка ты уже не снимаешься), – но если Хоррор вернется править бал на Порчфилд-сквер, это станет концом независимости Экера. Что ж до Менга, то этому все равно, кто его дергает за веревочки: он слишком уж бестолков, такого и не заметит.

Вегански-бледные руки обернули собою его сигарету. Красный прыщик ярко тлел на ее кончике. Легкие его затопил никотин.

По крайней мере, за прошедшие годы они ни разу не мельчили со своею жизнью. Матери и отцы, любовники, жены и дети, ничтожные интересы друзей, инфантилизм романтических ухаживаний, пьесы Нила Саймона, фильмы Вуди Аллена – всего этого они избегли.

Как же прав был Хитлер! (Хотя сделать из печей франшизу для решенья проблем иммиграции – это доведение доброй воли до крайности несколько чрезмерной. Если б только Хитлер мог хоть как-то сдерживаться, они с братом не мыкались бы в забвенье где-то на севере Англии; песьи яйца, мусорка расселенья народов.)

Прошлое – лишь в секунде от нас.

Настоящее – оно такое же, как обычно.

Частенько вставал он с утра пораньше и неуверенно становился в воздухе Биркенау, противостоя ледяным ветрам, что проносились меж бараков, внутренне готовя себя к задаче грянуть в утренний колокол, прекрасно зная, что меланхоличные перезвоны его ужасом разбередят прерывистый сон лагерников, приращенцев и лежней, издыхавших на своих шконках, начеку даже к малейшему проявленью сочувствия. Те же, кто лежал на нижних нарах, мертвые, как бараньи отбивные, ночами утапливались нескончаемым паденьем экскрементов, сочившихся с уровней над ними.

– Гореть буду в аду – но гореть я хотя бы стану за Хитлера.

Намертво в полночь того Рождества Экер – подбородок его покоился на костлявых руках – наблюдал из окна своей спальни за звездозаполненными небесами: те мерцали над ним, как волшебный плащ Менгеле. На живые миры Барсума, Оза и Мелнибонэ падали снежные хлопья. Ожидая, он слышал, как резко вдыхают воздух человечьего мира Легкие Функционеров, и внутри ему становилось тепло. Сколь ужасна ни была б эта земля, в ней еще оставались приключенья для дерзких сердцем и истинных намереньем. Вскоре, рассчитывал он, Планета Аушвиц возобновит свою орбиту и вернет земле страдающее красное свое благословенье. Тогда они с Менгом вновь станут блистающими существами в нужном времени и, что гораздо важней, в нужном месте.

– Ты меня понял? Дионис против Христа.

И вот с говорильнею покончено, слово письменное – единственный способ выраженья, что мне остался. Поетому и начинаю я рассказ.