Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

– Если ты ищешь логику в том, что тебе говорит доктор… – Стоит ему потакать, решил Экер; это будет меньшее и двух зол. – …так лучше забудь и впрямь. А если будешь читать что-нибудь посложнее «Опалителя», обезьяна, так и поумнеешь.

– Жуй пингвиний хуй! – парировал Менг, и грудь его вздымалась. Любые дискуссии о лорде Хорроре сопровождались тревогой, а теперь – и вдвое подавно, стоило только подумать, что лорд томится в тюрьме у пэддиков. Никакому ребенку не нравится разлучаться с родителем. Глубоко внутри Менг чувствовал себя незавершенным без утешительного присутствия лорда Хоррора. Он поскреб наморщенное чело. Его жучиные глазки горели. Теперь придется час сидеть в противогазе и два часа – в резиновом костюме.

Мейз; под любым другим именем – роза.

«Долгий Кеш». Блок Эйч. Клетка Тридцать Девять.

Цезенский Пэр лежал голый, скрючившись от боли; полная луна, жаркое солнце. Сахарница его камеры была запятой-и-матрицей его бескрайнего отчаянья. Выброшенный на обочину жизни, он предпочел умереть от сапога и дубинки англичан. Его темное очарованье могло разбить и крепчайшие цепи, но от себя спасенья не было.

– Предупреждаю, Розовый Жучок, стоит мне сказать волшебное слово…

Из разрыва в углу его челюсти сочилась кровь. Тем утром ему досталась лихорадочная долбежка по голове, выполненная англичанином; телеграмму эту он, несомненно, заслужил. Он родился для того, чтоб стать пепельницею мира.

– Очень не хочется тебе говорить, но надо; сегодня я выпил отличнейшего пива! Первый ‘коголь у меня с мая месяца. Конечно, с вином или шнаппсом не сравнится; но, тем не мене, мне понравилось. Капеллан по-прежнему проводит со мною много времени; и вообще-то мне повезло с обществом такого доброго и разумного человека; он в чине капитана. О.Б.И., бакалавр наук и отнюдь не педант.

Стены его камеры 10-на-8 некогда были бы выкрашены белым, но теперь стали темно-буры, измазаны засохшими экскрементами, накопившимися за годы одеяльных протестов. Помимо него, в камере имелись библия, параша и миллион крохотных личинок, коих он ощущал у себя в волосах, носу, ушах и анусе.

– Дорогуша, Германия – всегда Страна Чудес, однакоже иногда – увы! – и Страна Ляпсусов.

Раз в день офицер вталкивал ему в камеру миску водянистого картофельного супчика, вареное яйцо и кусок черствого хлеба. За исключеньем этого, да еще побоев, он слышал единственный звук – время от времени гэльскую речь, из уст Добровольцев Oglaigh na hEireann , которых свезли в «Долгий Кеш» из Крама, Арма, Магиллиана, Портлиша, Кураха, Маунтджоя и Лимерика.

– Nollaig shona dhaoibh , – без улыбки произнес Хоррор. – Так и передайте Баллимёрфи.

Два долгих года томился он в ирландских тюрьмах. Неузнанный британцами, презираемый своими ирландскими собратьями (хотя мог ошибаться по обеим этим статьям). Отхарк нутый обратно из преисподней. Заебанный судьбою.

– Победят не те, кто может больше причинить страданий, а те, кто больше их претерпит.

Медленно расправил он сложенные члены свои. Его иссохшие ноги походили на недужные лианы. Мигрень проломных пропорций жила в нем уже неделю. Голова болела. Болели суставы. Болели кости и мышцы. Два года вынужденного бездействия ослабили его до такой степени, что без помощи своих по-прежнему могучих рук он едва ли мог и встать. Ноги его выглядели хуже припухших от обмороженности ляжек у тех женщин, что сидели, как он видел, у очага с горящим в нем огнем eirne в обществе Королевишны, матери его. Он намеренно позволил мышцам ног своих атрофироваться, и теперь на власти Мейза свалилось дополнительное бремя – таскать его взад и вперед в специально сконструированной переносной клетке безопасности.

Клетка была удушающе мала, состояла из стальных прутьев, вправленных в алюминиевое основанье. Чтобы он в ней чувствовал себя как дома – и компенсировать ему неудобство, – охрана прикрепила к прутьям фотоснимки горилл, черных бабуинов и всевозможных игрушечных обезьян. Каждую неделю клетку обливали ведрами животных экскрементов и извращенных масел жонкилий, нероли и тубероз. Получавшийся мускус был кислотно едок и тухло зловещ.

Когда им приходилось его перемещать, офицеры подкатывали клетку к двери его камеры и ударами электрохлыстов для скота вынуждали его заползти на четвереньках в ее узкие пределы. Для Хоррора сторожа его были всего-навсего индюками-вертухаями, чьи шеи он мог бы легко свернуть, прежде чем его свергнет неизбежная тяжесть чисел большинства. Почему он этого до сих пор не сделал, объяснить ему было нелегко. Быть может, из-за очевидного; они томились в большей ловушке, чем он сам.

А вот загадкой похитрей – и даже еще необъяснимей для него самого – было вот что: даже ради спасенья собственной жизнине мог он ни проникнуться положительною мыслью, ни подвигнуться на таковое же действие – гной озлобленности неизменно сочился у него сквозь каждую кость, мышцу и насосную вену, что удерживали его про́клятое существо воедино. Побег – это трудно; а легкий путь лежал сквозь забвенье, хоть и преходящее, – единственное предприятье, ради коего стоило хоть как-то напрягаться.

Меж ног у него хуекольцо (его Роджер Кейсмент) припадочно светилось под искусственным освещеньем. По причинам, понятным лишь им самим, поимщики его ни разу не коснулись его «драгоценности». Он изогнул длинную свою шею, скользом пустив ее вниз по собственной груди, мимо живота, и зажал кольцо между решительно стиснутыми зубами. Языком нащупал он защелку – и вот уже услышал знакомый «щелк». Вскоре он уже обшаривал языком полость в кольце – и вознагражден был резким привкусом кокаина, нагребенного в рот. Умело задвинул он защелку и медленно втянул купол своей головы вдоль по телу обратно. Голова его расслабленно откинулась назад. Глаза сосредоточились на потолке (он был уверен, что незримый взор наблюдает за каждым его движеньем). Безмолвно мазнул он длинным своим языком, обсаженным белым, по правой ноздре и втиснул наркотик на место.

– Меня зовут Хорэс Джойс, – сообщил потолку Хоррор, – я не выхожу дважды в одну дверь.

Где-то еще в Мейзе люди на грани неисполнимой мечты пели:

Еслиб только власти дали ему эфирное время на «Радио Eireann », вот какую блядскую дрянь он бы крутил там двадцать четыре часа в сутки, перемирье у них там или нет, блядь, перемирия. Вот отчего кровь вскипает и кипит. Ирландская история – суп хаоса: кровь и честь, предательство и мученичество; смертельный квартет – периодически с отходами к тягостному миру, а потом налетают деррийские банды, выволакивают флаги, и вся эта хрящеватая процессия уверенным шагом снова выступает по дороге из красного кирпича. Не станет он участвовать ни в каком умиротворении. Его крупные губы всасывали зловонный воздух.