Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

В целой миле от этого Экер расслышал вопящий стремительный натиск кулака Менга, полного иззубренного стекла и капустных ножей, вырезавших Аркансо из бедной пизды.

В отраженном сверканье солнечных очков Экера от Версаче отряд состоятельных туристов, гнущихся и туманных в Аушвицевом свете, казалось, собирался в самом углу его зренья. Он вгляделся в проекции поверх стальных очков. Будущее безумье игр с виртуальною реальностью уже навязывало Аушвицу тысячи призрачных «туристов».

Иногда он видел, как хорошо одетые посетители забивают собою очереди узников, что выстраивались к крематориям. Парочки смеялись и тянули коктейли через длинные соломинки, раскрашенные под вены, прекрасно сознавая, что перед тем, как войти в газовые камеры, их безопасно отпроецируют прочь, и им не придется свидетельствовать ужасной славе истинного сердца смерти. Единственное пристойное, что видел он в присутствии этих гнутых путешественников во времени, заключалось в том, что настоящие узники, похоже, к счастью, о нем совершенно не осведомлены.

Поначалу прибывали только зажиточные из Вейла и Эспена, но в последнее время он стал замечать комплексные туры «Томпсона», «Вёрджина» и «Скайтрейна США». В основные лагеря смерти импортировали всю виртуально-реальную мерзость земли. Иногда среди дня толпы зевак бывали до того подливочно-густы, что его изумляло, отчего германские инженеры истребленья не попытались впаять их непосредственно в ебаные печи.

Стаи летучих обезьян, грубые причуды, мизантропические иеремии, манерные, как лагерные манерки, наперегонки махали кожистыми крыльями на фоне черных серебряных туч, освещенных авророю, стадами протискиваясь сквозь кучевые облака, словно цари Люциферьих Небес, оберегая флотилии воздушных судов «Kraft Durch Freude», громыхавшие, как лязгающие жидокости в ночном небе над Флоссенбургом, Заксенхаузеном, Майданеком, Бернбургом и всеми прочими германскими возвышеннейшими конурбациями любви.

Синий дровяной дым косил от труб.

Под трубами же скитались колонии жидотренирующих приматов. Евреи по хуй ростом рука об руку проходили мимо обезьян. Мимо Einsatzkommandos , субподразделений Einsatzgruppen под эгидою Асмодея, крылатого демона, правившего големами Извесдома смертоносною пигмейскою кровью Никодима, шли низкозадые обезьяны, распеваючи «Дайте всем обет БЕЗБРАЧЬЯ – шворьте женщин ПО-СОБАЧЬИ», по пути собирая надушенный стул осеменных обезьянами евреек.

От Барака 14 в Лагере Ф Биркенау, прозванного «Зоопарком» и «Берлогою Джазовых Чпокалок», по пятам за «Дядей Пепи» бежали два комплекта Пятеричных близнецов. Каждый близнец угрюмо жевал мертвого младенца, свеженького, только что с колоды Йозефа, и рты их укрывала хорошенько взмыленная пена. Из их раковинообразий сочились имбирные шипучки; из жиденького монотонного дождика ревела громыхающая подборка дрок-побили «Солнца».

Менгеле дернул выключатель. Мертвые Часы ебнулись ярким неоновым светом, ставя мир в известность, что до сей минуты в Аушвице умер один миллион пятьсот тридцать две тысячи двести двенадцать с половиной смеющихся евреев.

Электронное табло на краю Миддлмарча(как его назвала бы Джордж Элиот – это нежданное место встречи далеких реальностей, где заклятья имен могут меняться, однакоже суть их остается та же) огласило итоги других лагерей. То был дополнительный бонус, привнесенный в жидовственную программу Райха установкой ВЖИК-ЧАВКА. Насколько ж больше обнадеживает, подумал Менгеле, на самом деле слышать успешную истребительную программу фюрера.

– Давай живей, мальчики. Политике Желтой Звезды нужна вся ваша воля, – прозвенел ошеломительный голос Отечества, сладкий, как летний паслен, густой, как «Тоблероне». – Мы работаем на Нашу Кровь. Mi le-hayim umi le-mavet («Кто будет жить, а кто умрет»). Те жидовины, кто не врубается в рок, скупы, как ебаная кожа на Божьей земле.

– «Мятные Шарики Дяди Джо», – перебил его громовой голос ВЖИК-ЧАВКА. – Это от них все вы светитесь.

– Такое можно и дозой опрыскать, – рассмеялся без смущенья Хитлер. – Умный поймет с полуслова нашего спонсора.

– Умирая от голода, – тон ВЖИК-ЧАВКА был ровен, уравновешен, – они прорвались в вечность.

– Поддайте пару, мальчики! – Хитлер похрустел костяшками.

На фоне крякали дикие утки.

– Я обметаю мои прекрасные руки? – спросил фюрер. По небесам проскакало что-то черное.

– Chaye shoo is oykh lebn. («Отсрочка смерти тоже жизнь».) – Голос Хитлера был нарезан кубиками, ломтиками и свиным фаршем. – Вам на стол подаются презервы из вишен, клубники со сливками и жидовинами, развитыми до представленья о Прекрасной Смерти. Сделайте Германье одолженье и вымойте за собой, блядь, кастрюльки. Это золотое сало. Горько-сладкое, как капля серной кислоты на коже заслуженно страдающего народа.

Небо взяло на себя те сердцедерные излиянья цвета, кото рые Экер обычно связывал со злокачественною неоплаз мою.

– Сегодня вечером. – По всему скрипучему голосу Хитлера потрескивала «Хатиква», сионистский гимн. – Reichsbahn доставляет кластеры Ёбок из усташевых лагерей смерти – густые, склизкие отложенья некротичной ткани (от греческого слова некрозис, «становиться мертвым»), потомков Мельхиседека, легендарного Царя Иерусалима. Так склоните ж свои раковинообразья и будьте начеку к привлекательным крикам страдающих органов.

– Мы не можем тут стоять весь день и праздно трепаться. Люди ожидают фактов. – Барабаны Эрла Палмера, Джона «Бара бандо» Френча и Ника Нокса синкопировали в далекой Долине Хмурого Синяка. ВЖИК-ЧАВК умолк, дабы слушатели ощутили отзвуки своей угрозы. – И факты у меня готовы скатиться с кончика языка; просто обожаю вкус неразбавленного стрихнина.

– Ах ты шкодливая проблядь, – пылал восторгом Менг, и жилистая кровь покрывала пальцы его правой руки, – на тебе ж еще ебаное тряпье!

Получеловек располагался на потолке, неуклюже пытаясь совокупиться с двухсотфунтовою мухой; то было величайшее, жирнейшее, влажнейшее и привлекательнейшее насекомое из всех, что ему удалось вывести. Муха металась туда и сюда, а хуй Менга зарылся куда-то в ее хрупкие волоски под слоями семени.

– Пожужжи-же, – понуждал ее Менг, меж тем как мужское достоинство его вторгалось поглубже в одну из нескольких дыр, что он проковырял в мушином теле. К его изумленью, насекомое мурлыкало «Голодный марш Джэрроу».

– Покричи, когда захочешь, чтоб я вызвал неотложку, – произнес Экер, безразлично листая экземпляр « An Phoblacht ».

– Никогда еще не доводилось мне страдать от униженья провалившейся поебки, – напыщенно отвечал ему Менг. – Хотя тебе-то и могутзанадобиться услуги ветеринара.