Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

– Эй-гей, Хуепляс. Ты меня давай к лучшему врачу на Харли-стрит запиши и без проблем. Я не намерен жопу свою подставлять ещеодному брэдфордскому отбросу-паки, чтоб он меня за нее лапал… – Он на миг задумался. – …только если самприплатит мне.

– Иногда я сомневаюсь в гомогенной связи. Вот честно. Ладно, есть у меня годные люди. «Хехекл и Клювикл», выдающиеся врачи, лучшие на Харли-стрит. Уж они точно знают, что делать с разборчивым парнишей.

– Надеюсь, не жидяры-грабители, – ответил Менг, несколько сим умиротворенный. – И кстати, пока они мне туда руки будут совать, ты их не попросишь поискать игрушечную неотложку, которую я себе в жопу засунул в 1954-м?

– Скажи мне это пиздосладко, – подстегивал Менг. Над некрашеной деревянной шконкой безумно раскачивалась фотография Эла Джолсона в рамке.

– Гррр… умпф!.. Гррр – Приипфьюуу… Гафф, – прорычал Пацапс ДжекХрень, лежа на животе, распяленный и изможденный, под неутомимым получеловеком.

– Как же мне нравится, когда ты неприлично выражаешься, – поздравил Менг употевшего своего любимца, поддергивая свою тушку. Сложенную чашкой ладонь он подвел ему под подбородок и приподнял его волчью голову с мягкой подушки. – Ладно тебе, пиздюк, только не спать. Мы ж не хотим сообщать доктору о смерти в колыбельке, правда?

Мускулистый полукровка встряхнул лисьими плечьми и обратил на Менга глаза в красных обводах. И в лучшие времена бывал он вспыльчив, а униженья этой ночи и подавно вызывали в нем неконтролируемую потребность угондошить своего осквернителя.

– Гафта… – Губы его растянулись и скользнули по морде, влажной от крови.

– Ты определенно улучшаешься, – поздравил Менг еще раз, добродушно треснув Хреня по черепушке. – После войны… – Он ускорил ритм, а перед глазами у него все время мелькала прядь черных волос. – …ты будешь готов работать в любом парикмахерском салоне… – Все тело у него ныло. Отчего получать удовольствие – такая утомительная работа? Он припечатал густым поцелуем проплешину розового под собою. – Мой Мелкий Пипель, моя Любименькая Картопля, Маленькая Гончая Моего Сердца, тебе дорога в Сан-Франциско, попомни мои слова… Вот и прибыли. – Из Менга беглым залпом вылетела череда диких воплей. – Завис На Тебе! Те пацапсы в переполненных бараках, кому удавалось проспать потаканье всем капризам получеловека, просыпались, резко вздрогнув. Иные, безмолвно следившие за ночным изнасилованьем, не покидали шконок, скулили, прикрывали уши долгими своими лапами.

– Да бога ж ради, приоткрой ты немножко вселенную! – рявкнул ревнивый голос из темноты.

Десять минут спустя счастливо траченный получеловек проелозил со шконки, на темных смазанных его чертах – широченная ухмылка. Он сношал пацапса почти всю ночь, и его военный паек грима весь смыло часами страсти. Волосяная поросль, жесткая и длинная, торчала из его лифчика и трусиков. Он сел на край шконки в утреннем свете и вытянул ноги. От нейлонок его остались клочья.

– Ну не здороволь быть живым! – воскликнул он, закуривая «чёрчилл» и пустив праздное дыханье сигарного дыма по бараку. – И все снасти в рабочем порядке. – Он не забыл об инъекциях, что вчера сделал ему доктор Менгеле. В важном деле – никакого вреда, заверил себя он. – У кого-нибудь под рукой эфониум не завалялся? Я б вам песенку сыграл. – Он повернулся и посмотрел на ДжекХреня. – Никаких жалоб, нахуй, я надеюсь? – осведомился он, постукивая себе по боку носа. – Не хотел бы, чтоб вы, мальчики, думали, будто я не могу выполнить свой долг. – Он выжидательно огляделся. От стаи донесся хор утвердительного гавканья и тявканья. – Бля, – расхохотался Менг. – Большие собаки мне всегда руку лижут.

Он сделал вид, будто не видит, как ДжекХрень украдкой выпрямился, – да и того, что опускающийся укос пацапской челюсти нацелен ему в загривок.

Менг похлопывал себя по еще вздернутому пенису. В его организме воевали стероиды. Весь апрель доктор Менгеле накачивал его головокружительным количеством анаболиков. «Нандролон», «Станозол», «Болденон» и пара дюжин других с названьями вроде «Немезиды», «Озона», «Индивидуалиста» или « Zeitgeist », вторглись в его тело. Каждый день доктор вздевал большую иглу, наполненную 100 миллилитрами тестостерона.

– После парочки таких… – шептал он Менгу на ухо сквозь сияющие белые зубы, – …тебе захочется насиловать собак.

– И еть меня… – фыркнул Менг, снова выдыхая дым, – … так и есть!

Без единого звука получеловек развернулся и вцепился волосатым кулачищем, как стальными тисками, в закрученный язык пацапса.

– Итак, пиздоцап, чей подбородочек мне враки рассказывал? – Менг сжал пальцы, и из глаз пацапса хлынула кровь. – А я тут верю каждому твоему, блядь, слову.

Менг дернул, и вместе с языком наружу извлекся пищевод, а с дыхательными путями – оба легких. Он украсил себя, декоративно накинув их на плечи. Несколько мгновений рылся в разверстых внутренностях пацапса, затем поднялся, держа две горсти кишечных тканей, и обмазал ими себе голый торс.

– Ну и как? – просиял он довольной улыбкой. – Уж столько лет прошло, порода наконец-то удалась. – Подошедши к окну, он открыл рот и заглотил влажные яички пацапса.

Моторы крупных вентиляторов заворчали и ожили, вновь пробудив пламя в печах. Снаружи по конькам крыш стонал тяжкий ветер и протискивался в переулки, грозя летним снегом.

Менг выгнул шею. С тела его свисали гармоничные вещества.

В дневном небе над цыганским лагерем жужжали фейерверки. Уже несколько недель доктор Шуман надзирал за крупным строительством на окраине лагеря. По ночам небеса освещались таинственным красным сияньем. Менг злился по праву. Он полагал, что цыган переселяют в шикарные мобильные дома и первоклассные отпускные шале.

– Вот тебе цыганское счастье. Один свалится в сральник – так вылезет и пахнуть будет Христом. – Менг пронаблюдал за пролетавшей мимо одинокой птицей. – Везучая они сволота.

Где-то еще в лагере через двор ползли бледные тени, пальцы больного солнечного света вили узоры по скорлупе газовой камеры. Экер сидел в тенечке от камеры, зеленый монашеский капюшон вольно спадал ему на голубиную грудь. Пряди светлых волос без преград лились на его мелово-бледное лицо. Его крепкая челюсть жевала ком фруктовой жвачки. Задумчиво наблюдал он за тем, как свет солнца касается ржавого ручья кровавой воды, текущего к кромке пампасной травы. Чтобы впитать жидкость, у основанья камеры людскими руками разбили небольшой садик. В изобилье штырей желтых и алых шток-роз резвились поросята. Экера обволакивала среда, вся голубая от намеков на Страну Чудес.