Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

Даже под мечтательным лунным светом Аушвица Моби-Дик смотрелся левиафаном эонов, плавающим по океанским глубинам. Тело кита из сверкающих коренных зубов, улавливая свет сучих ламп, блистало жуткою белизной, словно протяженная снежная тундра Белжеца. На спину его точечным пунктиром были нанесены бессчетные глаза, иглами доктора Менгеле выкрашенные в красный, – они пылали, как леса Хелмно.

На хвосте кита похотливо покачивалось чучело Хитлера из заплетенных в косы человечьих волос. Грудь ему туго стягивал камзол рыцаря-храмовника.

В десяти футах Экер встретился со знакомой фигурой.

– Вот же ленивый ты змей, – обреченно произнес он. Освещенный подожженными младенцами, брат его как бы между прочим валялся и поедал коренья кормовой свеклы, растянувшись на кургане из трупов британских военнопленных. Торс его была наг, и парочка висячих грудей, пронзенных жестяными кольцами и унизанными гениталиями, раскинулась по его круглому брюху. Он вытянул ногу в меховом сапоге и уронил ее на беззубую голову.

– Док мне велел взять выходной. – Менг закинул в рот гнилую картофелину. – Нимагу боффе уаботать.

В Аушвице каждую минуту расщелкивается по трупу.

– К тому же, – продолжал Менг, – когда эти милые ребятки в Arbeitslager Моновиц дали понять, что если я разгружу телегу, полную тем и сем, – рука его экспансивно обвела курган, – в лагере чавел, там под рукою окажется дохуя пизды и essen , вишь ли…

– Тут лишь одна пизда, и я на него сейчас смотрю, – устало парировал Экер. Заставлять Менга воспринимать реальность – все равно что вычерчивать квадратуру круга.

– Ох еще б, ты ж у нас, блядь, прям спец пизду нахнокивать. – Менг ткнул толстым пальцем в пустую глазницу. Там его что-то укусило.

– Вот это – единственная дырка, что сегодня тебе достанется, – ответил Экер. У него воображенье разыгралось, или от этих лагерей братнин словарный запас как-то испортился… (ему и до того не грозило продвинуться дальше первой страницы хрестоматии «Дженет и Джон»)… а мизогиния увеличилась?

Менг вытянул палец и осмотрел его в моргающей тьме; из него шла кровь.

– Лимон с ромом, – произнес он.

Расколовши череп, он проглотил что-то извивавшееся.

– Хуеврей!

Окрест прокатился далекий крик – и взорвался над близнецами лязгающим перезвоном.

По земле к ним на коленках шустрила Тошнотина Ля-Тумба, Царица Блевунов, Мефистофля Черножопых, Анальная Карлица Нижнего Биркенау, и в ее плетеной корзинке елозила дюжина ормов. Транзистор верещал «Пьем винишко, спо-ди-о-ди».

– Златоприиск-Крысоеб, – хихикнула она.

Изо рта ее бежала струйка горячей желчи.

Тошнотина взобралась и уселась на скальном карнизе, глядевшем на Менга и Экера, болтая ногами, толстые чулки ее провисали на лодыжках, а луна пожинала черные ее локоны. Глотку ее накачали четыре собачьи галеты.

Она попыталась макнуться им в мысли. У Экера было пусто, непостижимо. У Менга стоял скрэмблер. Она уловила слова «Моновиц», «Менгеле», «Дельта Миссиссиппи» и «Мэнчестер».

При рождении выбраковки lebensborn в «день поименованья» Химмлер перерезал ей глотку, обернув ей тело под нацистским флагом. Средь сотни еврейских младенцев Schutzstaffel смыл ее в канализацию.

Должно быть, в тот день Химмлер был зол. Вспорол он ее не очень глубоко, и она выжила. На горле остался шрам – лягушка в прыжке. Казалось, что б она ни ела, стигмат вытягивается. В последнее время желудок ее вырабатывал собственное содержимое, исторгая его из нее с нерегулярными промежутками времени.

Виня в собственном состоянии всех евреев, она предпочла жить в Биркенау. Редки были те дни, когда не упражняла она свою убийственную руку. Кроме того, у лагеря было то теплое преимущество, что его регулярно посещал Химмлер, и тогда она приятно влажнела.

Краем глаза Экер увидел, как Ля-Тумба встала на скале прямо и дугою выплеснула изо рта зловещее кошачье сало. Кислая вишня и куски проволоки исходили паром на земле.

– Сюда, девочка, – простер руку Экер и воззвал к ней. – Иди познакомься с моим братцем. У вас, очевидно, много общего.

– Твово ково! – вскричал Менг. Он обернулся и посмотрел снизу вверх на черную карлицу. В лагерях он видал ее и раньше – время от времени она третировала какого-нибудь еврея, рыгала в какой-нибудь колодец или котел с пищей, или же блевала желтым пухом на умирающего пшека. В лунном свете выглядела она не так уж и скверно.

Ля-Тумба неуклюже сползла наземь, корзинка с ормами закинута за спину. Нескладною походкой карлицы подтащила свои кроссовки «Рибок» на дистанцию в несколько шагов от близнецов.

Менг претерпел расслабленье мошонки. Изблизи лицо ее было злым и жутким, а еще уродливей казалось оно от темной пигментации, что выползала у нее из-под платья и превращалась в нарост необычайно зловещих пропорций. Корзинку она поставила подле старого жестяного ведра из-под конфитюра. Из транзика у нее мужской голос орал:

– Это была Махалья Джексон с песней «Радость, радость, радость»! И не забывайте – «Из Больших Сосисек Горячие Собаки Лучше» в Чокнутой Лавчонке Братца Белки на Холливуд-бульваре на углу с Лас-Пальмас-авеню!..

«Дуб Гёте» в центре цыганского лагеря сотрясался в свете луны. Ля-Тумба зыркнула на Менга.

– Жиденыш, да я тебе все ебаные мозги отсосу!

– Вот какая карлица мне по нраву. – Менг хлопнул себя по грудобрюшной преграде и принялся поддергивать на себе юбку. – Куда желаешь, Лапуся?

– Почему зеркало меняет местами лево и право, а не верх и низ? – Экер вложил в уста сигарету. Вот очередной признак вырожденья – Менг хочет выебать черную карлицу. Чем же именноМенгеле накачал его брата-близнеца? Он взглянул на братнину голову. Вот уж точно на полфута больше, чем он помнил, нет? На лбу у него какая-то странная опухоль. Братец уже начинал напоминать ему ходячий зародыш.

– Еби меня, пока не пердну. – Ля-Тумба оборотилась к Менгу спиной и нагнулась, упершись локтями в травянистую почву. Ее обнаженная задняя часть выперла в воздух, явив Менгу присоску красного прохода. – Попробуй туда, покуда не ослепнешь.

Она сызнова вскочила и обернулась к нему лицом, являя кладбищенскую ухмылку гниющих зубов.

– Король Францы наклал в штанцы, – тихонько промурлыкал Менг. Он вытянул руку и схватил карлицу за голову – так, что подобной хваткой мог бы придушить и осла. Вздел ногу и постучался причиндалами о лоб Тошнотины. Карлица окаменела. Наконец подняла руки и пустила их бродить по нему вслепую, пощипывая получеловека за кожу. Узорочьем кровавых мурашек пошел он весь.

В экстазе Менг вытянулся вниз и возложил уста свои ей на нос – и дунул. Он услышал, как в черепе у нее погремушкою затрещала веселая схематика. Губы его полностью сцепили вывернутые ноздри Ля-Тумбы, и он втянул в себя полные легкие воздуха. В рот ему выбросило кусочков металла, за ними пошли уж совсем неопределимые материалы. Он с трудом сглотнул. Не размыкая губ, он чувствовал, что его вырубает.