Николай Олигер - Праздник Весны

Формика! Какъ хорошо было бы услышать сейчасъ этотъ смѣхъ! Сейчасъ, когда всѣ такъ сумрачны и печальны…

Виланъ тогда такъ много говорилъ о ея волосахъ. Но теперь, на сѣверѣ, съ нимъ другая женщина. А формика — одна.

Тогда она проводила его и Лію до порога брачной ночи и взяла съ него только одинъ поцѣлуй.

— О чемъ ты задумался, Коро?

Голосъ Мары. Этотъ голосъ, спокойный и жестокій, удержалъ на губахъ готовый сорваться отвѣтъ:

— О Формикѣ.

Абела плыла къ берегу. Вышла на песокъ и долго выжимала теплую желтоватую воду изъ намокшихъ волосъ. Брызнула этой водой въ лицо Акро. Тотъ вяло отстранился.

— Оставь, Абела.

Тогда она тоже замолчала и притихла, быстро одѣлась. На озерѣ остался слѣдъ отъ ея недолгаго купанья: извилистая полоса свободной воды среди большихъ, мягкихъ листьевъ, которые все еще колебались, повинуясь движеніямъ мелкой водяной зыби.

Проснулись въ это утро, какъ обычно, и привычныя руки уже потянулись къ инструментамъ, — когда вспомнили, что работа исполнена и ни одного удара рѣзца не требуютъ больше законченныя стѣны. Успѣвшіе сродниться другъ съ другомъ за мѣсяцы совмѣстнаго труда собирались группами въ опустѣвшихъ мастерскихъ. Вмѣстѣ обсуждали планы будущаго. Здѣсь уже было скучно. Только-что отстроенное зданіе представлялось уже старымъ, потому что не требовало больше участія своихъ творцовъ.

— Какъ ты провела ночь, Лія?

— Хорошо. Только передъ разсвѣтомъ ребенокъ долго плакалъ и я немножко безпокоилась, здоровъ ли онъ. Но все въ порядкѣ. Онъ растетъ съ каждымъ часомъ, ты замѣчаешь?

— Да, пожалуй. Хотя, всетаки, я не предполагалъ, что человѣкъ развивается такъ медленно… Мнѣ кажется, никогда не придетъ тотъ день, когда онъ впервые назоветъ меня по имени.

— Ты уже уходишь?

— Я могу остаться, если ты хочешь. У меня нѣтъ никакихъ неотложныхъ дѣлъ сегодня.

Долго молчали. Потомъ Коро сказалъ:

— Товарищи затѣваютъ сегодня маленькую поѣздку. Конечно, ты будешь съ нами?

— Ребенокъ стѣснитъ ихъ. И они немножко шумны и порывисты. Это вредно для маленькаго. Но я буду очень довольна, если ты развлечешься немного. У тебя такой мрачный видъ за послѣдніе дни. Должно быть, ты слишкомъ много работалъ.

Коро подошелъ, положилъ руки на плечи подруги.

— Лія, скажи мнѣ… Скажи мнѣ, занимаю ли я въ твоемъ мірѣ такое же мѣсто, какъ прежде?

— Ты спрашиваешь? Но развѣ ты не чувствуешь, что моя любовь къ тебѣ еще окрѣпла? Развѣ ты не видишь, что и въ нашемъ ребенкѣ я люблю, прежде всего, отраженіе тебя самого, память самыхъ радостныхъ часовъ нашей любви? Ты огорчаешь меня, Коро. Я знаю, что произошло въ тебѣ что-то новое, но не могу объяснить — почему.

— Да, ты права. Ты любишь меня не меньше и не хуже, чѣмъ прежде. И безъ твоей любви я не сдѣлалъ бы здѣсь и половины того, за что меня такъ хвалятъ южане. Но вотъ сегодня, Лія, наша работа кончена. Мы опять можемъ жить безъ труда и заботы, жить только для себя, для своей собственной радости. Я прихожу къ тебѣ—и чувствую какую-то стѣну между нами. Ты любишь меня попрежнему и ты попрежнему прекрасна. Но ты — не та.

Лія посмотрѣла на него проницательно и вдумчиво. Потомъ хотѣла сказать что-то, но остановилась на полусловѣ.

— Что съ тобой, Лія?

— Ничего, мой любимый. Это пройдетъ. Товарищи уже ждутъ тебя. Иди же къ нимъ. И если ты проведешь нѣсколько радостныхъ часовъ — я буду радоваться вмѣстѣ съ тобою.

Коро колебался нѣсколько мгновеній. Привлекъ къ себѣ подругу, покрылъ поцѣлуями ея лицо и руки и обнималъ ее бережно, какъ хрупкую драгоцѣнность.

Когда онъ ушелъ, Лія съ ребенкомъ сѣла у широкаго окна, сквозь которое виднѣлись далекія окрестности. Но дальній холмъ вдругъ потускнѣлъ и расплылся въ ея глазахъ и слеза скатилась по щекѣ, которую только-что цѣловалъ художникъ. А ихъ такъ рѣдко можно было видѣть, — слезы Ліи.

Нѣсколько торопливыхъ, тревожно простыхъ словъ:

"Дни учителя сочтены. Онъ хотѣлъ бы увидѣть всѣхъ васъ. Формика".

Товарищи строители передавали эти слова изъ рукъ въ руки, изъ устъ въ уста всего нѣсколько дней спуст я послѣ окончанія постройки.

— Смерти слишкомъ часто слѣдуютъ одна за другою! — вздохнулъ Акро. — Я еще вижу передъ собой мертвое лицо Гала.

— Галъ умеръ у самаго порога жизни. Павелъ кончаетъ.

— Да. Но если бы такіе люди могли не кончать никогда.

— Конечно, теперь-то ты будешь съ нами, Лія? — спрашивалъ Коро и въ его голосѣ слышалась уже готовность къ упрекамъ.

— Да, Коро. И, можетъ быть, тамъ я буду болѣе нужна тебѣ, чѣмъ здѣсь.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты узнаешь.

Должно быть, она много думала за послѣдніе дни, — блѣдная Лія. Сѣрыя тѣни легли подъ глазами. Но все такъ же ясно смотрѣли эти глаза и такъ же спокойно звучалъ чистый голосъ.

Ничто не удерживало. Строители были свободны и безъ сожалѣнія покинули разслабляющій югъ. По дорогѣ къ нимъ присоединился Лексъ.

Онъ сильно постарѣлъ и осунулся за послѣдніе мѣсяцы и уже замѣтно было, что мракъ смерти отражается и въ его глазахъ. Среди своихъ спутниковъ, молодыхъ и бодрыхъ, онъ казался одинокимъ и заброшеннымъ, хотя строители все время окружали его тѣсной толпой.

— Мнѣ тяжело, что я не могу выполнить своего стараго желанья! — говорилъ Лексъ. — Я давно уже условился съ Павломъ, что мы уйдемъ вмѣстѣ. Такъ хорошо раздѣлить до конца послѣднія минуты съ тѣмъ, кто былъ спутникомъ во всѣхъ трудахъ и радостяхъ. Но моя община недавно возложила на меня трудное и отвѣтственное дѣло, которое я считаю долгомъ выполнить. И въ то же время, я чувствую, что моихъ силъ хватитъ еще, по крайней мѣрѣ, на полгода. Можетъ быть, даже больше. Я еще не имѣю права уходить.

И онъ покачивалъ своей сѣдой, лысѣющей головой, которая уже слабо держалась на одряхлѣвшихъ плечахъ.

Коро смотрѣлъ на него съ тоской и затаеннымъ сожалѣніемъ. Нѣтъ, старость не привлекала его. Разрушенное зданіе, слинявшія краски, кожа холодная и безкровная, и мутный взглядъ глазъ, полузакрытыхъ усталыми вѣками. Вотъ, пройдутъ года, — и онъ остановится на той-же ступени.

Онъ осматривался кругомъ и видѣлъ, что только его одного смущаютъ эти странныя мысли. Правда, другіе были непривычно молчаливы и рѣдко улыбались, но взгляды ихъ обращались къ Лексу спокойно и привѣтливо. Тогда онъ самъ чувствовалъ, что эта гнетущая тоска пришла къ нему еще совсѣмъ недавно, сложившись изъ неопредѣленныхъ, безформенныхъ впечатлѣній, въ которыхъ онъ самъ еще не могъ дать себѣ отчета.

Не смерть, а жизнь пугала его. Будущее было такъ загадочно, — а настоящее отравляли несбывшіяся надежды и горькія сомнѣнія.

Изъ прежняго источника сила, изъ сосуда любви теперь онъ черпаетъ слабость. И на днѣ этого сосуда— горькій ядъ.