Жорж Старков - Сначала исчезли пчёлы…

Обычно, если кто-то умирает — плотник с подмастерьём делают гроб, согласно снятым меркам, за три-четыре часа, при условии, что все материалы есть в наличии. Плюс несколько часов на то, чтобы высох сначала один слой лака, потом второй. До недавнего времени я видел только одни похороны — скончался старик, бывший мукомол. Могу сказать, что гроб был вполне приличный, в цивилизованном обществе такой себе может позволить не каждый… А вот на многочисленных похоронах что, казалось, беспрерывно шли позавчера и вчера, практически все гробы были с браком. То крышка садилась плохо, то размер не подходил, и покойнику приходилось поджимать ноги, то ещё что-нибудь… А ещё — ни один не был вскрыт лаком, так как его у плотника оставалась всего одна банка, которой явно не хватило бы на обработку всех изделий. От того, чтобы никого не смущать, доски решили просто ошкурить, как следует, в всё на этом.

Всего гробов понадобилось 57. Сначала цифра была 52, но в течение дня от ран умерли ещё пять человек. Один из этих пятерых лежал сейчас в таком же, как и у всех, сколоченном наспех гробу, в полутора метрах под нами и принимал на себя груз сухой земли, похожей на мелкие черепки разбитого вдребезги глиняного кувшина.

Первые горсти, павшие на крышку, звенели, будто игральные кости, озорно скачущие по распахнутой доске нардов. Теперь земля просто чуть слышно шелестит, возвещая о том, что сила гравитации сделала своё дело. Вряд ли Табакерка именно так представлял себе свои похороны. Наверняка он видел, как в далёком будущем, проститься с ним придёт множество станичников. Что они будут говорить речи о том, какой ушёл человек и какой это будет невосполнимой утратой, как для Старого поселения в целом, так и для каждого его жителя, в частности. Нельзя сказать, что Табакерка был тщеславным — это будет неправильно. Но, как и большинство из нас, он любил одобрение. И для того, чтобы его заслужить — он старался делать своё дело хорошо, и у него это получалось — как рассыпной табак, так и маленькие сигарки были, действительно, на удивление хороши, а кто-то называл их не иначе как произведением «курительного искусства». Так что одобрение Табакерка получал и был этому рад. Странное тщеславие, правда? Делать то, что умеешь и быть полезным — просто рецепт, который по вкусу далеко не всем дегустаторам современного цивилизованного мира. Праздные тусовщики, светские львицы — как примеры подражания для тех, кто никогда не станет таким же, вытесняют из поля зрения незамысловатые рецепты. Потому Табакерке не нашлось места в другом мире — мире его породившем. Теперь он вернулся на землю, где равные остались лишь в её тверди, а на поверхности бродят разношёрстные пародии на людей, каждый со своим неповторимым эго, каждым стремящийся к своему силиконовому идолу.

Гроб медленно покрывает земля Шахтинского старого кладбища, что на окраине городка, некогда шахтёрского, трудового, а ныне превратившегося в одну из игорных зон. Здесь, рядом с покойным отцом Кристины лежит и её мать. Мы долго искали это место. В последний раз Кристина была здесь пятнадцать лет назад. Тогда изгои ещё считались просто чудаками, не желающими расставаться с прошлым и шагать в озарённое фальшивым неоновым светом будущее. А потому, приходить на могилку матери было не опасно. Сегодня мы озирались, будто затравленные звери, вздрагивали от каждого шороха. Только когда нас окончательно окутала ночь, и осталось слышимым лишь наше дыхание, да ругань старых лопат с неподатливой землёй, нервное смятение сменилось тоскливым спокойствием.

Лопаты перестают подгребать крошащуюся землю к внушительному холмику и глубоко вкопанной каменной плите, с незамысловатой надписью в две строчки: «Михаил Юрьевич Санин. 19.09.1996 — 14.08.2040 гг.» Свет большой и яркой Луны падает на лица стоящих в полукруг Кристины, Сан Саныча, Серёги и Лешего — самых родных мне людей. Будь похороны в станице, а не на городской окраине, то проститься пришло бы очень много народу, как он и хотел, наверное. Но зато, его желание быть погребённым рядом с любимой исполнилось, пусть и не в то время, на которое он рассчитывал.

— Кто-нибудь, что-нибудь скажет? — нарушает тишину Леший.

— Что тут говорить? — жмёт плечами Серёга. — Покойся с миром, Михал Юрьевич Табакерка…

— Да уж… — вздыхает отец. — Спи спокойно, кум. Спи спокойно…

— Земля пухом… — бубню я себе под нос, хотя понимаю всю бессмысленность слов.

Наверное, такого же мнения и Кристина. Она молчит. Просто молчит и смотрит абсолютно сухими глазами на пузатый холмик, для утрамбовки которого небу придётся пролить слёзы не раз и не два.

Мои близкие, чуть бестактным покашливанием, дают понять, что готовы двигаться в обратный путь. Наш старый пикап, который Сергей со станичным «самоделкиным», конечно уступающим в своём таланте «Куле», но всё же на многое способным, всё-таки починил и пригнал в поселение, ждал нас в ближайшей лесополосе, в километре на Юг. Двигаться обратно без траурной ноши будет легче.

Я беру Кристину за руку, обтянутую тоненькой вязаной перчаточкой и чуть увлекаю в сторону выхода на центральную дорожку. Она молча подаётся и мы медленно бредём вслед за всеми остальными, двинувшими в обратный путь.

— Он так и не узнал… — вдруг заговорила, молчавшая все похороны, Кристина.

— Чего не узнал? — спрашиваю, поглаживая пальцем рельеф стяжков, опутавших её пальчики.

— Что станет дедом…

— Что? — оборачивается отец.

— Да, — грустно кивает она и, почему-то, виновато смотрит мне в глаза. — Ты станешь отцом. А вы, Сан Саныч, — говорит, одаривая таким же взглядом отца, — дедушкой. А он, — кивает через плечо, — уже не станет…

Луна освещает её так необычно ярко, а холодный свет придаёт контраста каждой чёрточке. Это неспроста. Я знаю почему — это мгновение даёт мне шанс запомнить её в каждой детали. Её большие, грустные глаза. Её непокорную кокетливую косую чёлку. Её губки, уронившие с левой стоны родинку, подхваченную изгибом маленького аккуратного подбородка. Такой я тебя и запомню — мой смысл, мою жизнь…

— Ложись! — слышу голос Сергея прыгающего за ближайший памятник.

Лицо Кристины, на какой-то миг, меняет цвет на более насыщенный, но вскоре снова становится таким, каким угодно лишь лунному свету. Я слишком поздно понимаю в чём дело, но всё же валюсь навзничь, увлекая за собой девушку. Вижу, как дорогу в нескольких метрах от нас вылизывает свет автомобильных фар. Работы двигателя не слышно — гордость судполовских спецмашин, чуть слышится лишь шелест колёс по шершавой грунтовке. Автомобиль останавливается метрах в тридцати от нас, хлопают двери.

— Так! — доносится вальяжный и напористый голос. — А ну-ка, вышел, кто там лазит!