Василий Криптонов - Последний звонок. Том 1

Образ Харона, такой цельный с самого начала — его похожий на катафалк автомобиль, его преступления, его непроницаемые маски — рассыпался на составляющие. Человека, съежившегося на пассажирском сиденье, я понимал так же хорошо, как себя. Мысль о том, что человек этот, по сути, убийца, заставила меня вздрогнуть.

— Дошло, да? — усмехнулся Харон. — Представь, как колотит меня. До меня ведь тоже — дошло.

Мне часто снились сны о преступлениях. Просыпался среди ночи, в панике от мысли, что убил человека, и ничего с этим не поделать, не воскресить, не скрыть, не сморгнуть. Первое время после того как шестнадцать лет назад Землю покинул Маленький Принц, они снились мне почти каждую ночь.

В тех снах я стоял на краю ямы и держал лопату в трясущихся руках. Там, внизу, лежал человек, и я никогда не смотрел на него. Я кидал вниз землю, мечтая, чтобы кошмар поскорее закончился. Иногда я не выдерживал и, бросив лопату, начинал орать, плакать, умоляя о помощи и прощении. Иногда поворачивал голову и смотрел.

Один раз там, внизу, был Боря. Другой раз — его мать. Моя мама. И, наконец, я сам. Этот сон я увидел в ту ночь, когда меня схватили подосланные Машиным отцом люди. Нет, не накануне, вещих снов у меня не случалось.

Каждый раз, просыпаясь, я плакал. Иногда один, в тишине. Иногда Маша сонно пыталась меня успокоить. А в тот раз рядом кто-то засмеялся.

— Сожалею, — сказал я. — Хреново, должно быть.

Обнимать убийцу и вытирать ему сопли я не собирался. Дома оставлять тоже не хотелось. Вася бы не понял, если бы в гостинке обнаружили повесившегося Харона. А в том, что он может наложить на себя руки, я не сомневался. Взгляд этот… Взгляд человека, который летит с небоскреба навстречу асфальту. Поэтому мы ехали по проспекту, а за нами, соблюдая предупредительную дистанцию, крался «Пежо», за которым тенью следовал «Крузер». Я ощущал себя водителем президента, не меньше.

— Пытаешься дистанцироваться, — заметил Харон. — Так обычно бывает, когда узнаешь себя в собеседнике, и увиденное не нравится. Что ж, я не настаиваю.

— Слышь, ты, психолог хренов! — Я увидел справа по борту красную вывеску одного из местных супермаркетов и съехал с дороги. — Из-за того, что я представляю, как ты себя чувствуешь, я не делаюсь таким, как ты. Извини, но этот путь тебе дальше идти одному.

Он молчал, как будто не слышал. Я сходил в магазин и, вернувшись, бросил на колени Харону бутылку. Снова сел за руль, посмотрел на часы, встроенные в панель.

— Понятия не имею, что с тобой делать дальше. Вот бы это был фильм. Поймали злодея, и пошли титры, никаких тебе проблем и последствий.

Харон скрутил пробку и принялся пить из горлышка. Я отвернулся. Водку в принципе никогда не любил, а к людям, способным пить вот так, испытывал если не отвращение, то как минимум настороженность. С другой стороны, стаканчик-то я ему не принес.

«Нет, правда, и что с ним теперь делать? — подумал я с усилием, полагая, что Брик услышит. — Оставить одного? Так он возьмет и позвонит Юле, если его переклинит. А даже если и нет, то через год найдет новую жертву. Это если забыть, что он успел натворить! Не слишком ли благородно — купить бутылку и послать на все четыре стороны?»

Ожидания оправдались — ответ пришел: «Предлагаешь закопать за городом? Или убедить написать чистосердечное признание? Я вижу два выхода: убийство и манипуляция. Что отвратительно тебе меньше?»

Этого, нового Харона, не только Брик мог подчинить. Он все сделает, если на него просто повысить голос, прикрикнуть как следует. Но даже мне, человеку, далекому от полицейской и юридической жизни, очевидно, что мы живем не в сказке. Допустим, Харон придет и напишет чистосердечное. Что дальше? Куда его пошлют с этой бумажкой полицейские, у которых все дела лежат в аккуратной папочке с надписью «Самоубийство»? Что их может заставить поднять эти дела, разрушить стройные концепции, снова встретиться с родителями девчонок, лишь для того, чтобы включить в уравнение какого-то очкастого учителя математики, который сейчас похож на злобного гения не больше, чем на балерину? Скорее отвесят пинка и пошлют подальше. Для того чтобы настаивать на своем, ему нужно что-то поувесистей чувства вины и моего «приказа».

«Он пока трудно прощупывается, но я могу, — сказал Брик. — Изменю сознание, сделаю порядочным гражданином…»

Я не хотел соглашаться, потому что наш спор с Бриком значил куда больше, нежели один-единственный Харон. Дай я сейчас добро на вмешательство, во что буду верить дальше сам? Что смогу противопоставить Принцу, несущемуся к цели?

Слава богу, до цели рукой подать. Сейчас мы поедем к тому зданию, откуда все началось, где обнаружилась шкатулка, — Юля должна вернуться туда через полтора часа и закончить начатое, — и перехватим девчонку. Дальше все сделает Брик, а мне останется спасать семью. Но… Отвернуться и оставить Брика одного мне будет проще, если я буду знать, что он меня понял.

— Я не говорю, что ты — убийца и психопат, как я. — Голос Харона ворвался в поток мыслей так неожиданно, что я в очередной раз содрогнулся, вспомнив, что сижу в машине не один. В бутылке не хватало половины. — Я говорю, что ты узнаёшь себя во мне. Я знаю тебя часа четыре, но мне этого хватило, чтобы узнать .

Он повернул голову ко мне, и я непроизвольно сглотнул, увидев его глаза, совершенно трезвые. Нет, ему не удастся напиться. Водкой можно ненадолго приглушить муки совести, если совершил плохой поступок, в котором раскаиваешься. Но если ты — сам дьявол, то забытья для тебя не существует.

— Все всегда упирается в женщину, — говорил Харон. — Женщину, которую мы не просто любим, которая для нас — сама жизнь. И как больно бывает узнать, что у нее есть жизнь, отдельная от нашей, да? Своя логика, свое восприятие. Ты привыкаешь думать, что вы — одно целое. Понял что-то сам — считаешь, что и она должна понять. Видишь ситуацию с одной стороны — считаешь, что и она смотрит так же. А когда она дает понять, что видит все иначе, ты либо считаешь это милой причудой, либо начинаешь хвататься за голову и думать «как спасти брак». — Последние слова он произнес, будто пародируя кого-то. — А самое страшное начинается, когда появляется другая женщина. Та, которую не воспринимаешь, как единое целое с собой. Она другая, она будоражит чувства и воображение. И в голове происходит сдвиг. Тебе кажется, что жена должна будет оценить и порадоваться за тебя, ведь она — это же ты сам. Ты теряешь бдительность, допускаешь намеки, оговорки, и даже искренне веришь, что она тебя понимает. А когда начинается первый скандал, ты зол и обижен, хотя должен бы чувствовать себя виноватым. Но ты обижаешься — так, будто мама критикует девочку, которую ты привел на ужин.