Алексей Свиридов - Сплошные вопросы (повесть в записках)

Мы наткнулись на брошенный лесной партизанский лагерь. Может быть, и не совсем партизанский, а просто лагерь местных жителей, потерявших кров в результате карательных акций оккупантов. Об этом говорили брошенные детские вещи, нехитрые женские принадлежности. Очевидно, немцы в поисках партизан добрались и до этого убежища несчастных людей. Стриж сразу же решил остановиться здесь, да и выбора у нас просто не было. Летуненко, который в горячке ухода от преследования ещё как-то передвигался, теперь был совсем плох и уже не мог идти. Я тоже шёл на последнем пределе. Моя рана, хотя и не такая тяжёлая, как у Максима, всё же здорово припекала. Стриж тоже был ранен. Как его ранило в бедро, я видел совершенно отчётливо. Вон, вся штанина у него в запёкшейся крови. Но на мой вопрос об этом он только отмахнулся: «Пустяки… Хватит одной перевязки…» Мы заняли наименее разрушенную землянку, в которой даже была сложенная из камней печурка, легли на бревенчатые, крытые прошлогодней хвоей нары и от усталости сразу заснули. Когда я проснулся, уже рассвело. Стрижа в землянке не было. В печурке потрескивал огонь, в ведре кипела вода. Минут через пять появился Стриж: «Проснулся? Как плечо? Придётся терпеть… Что ж, подведём краткий итог, подсчитаем минусы и плюсы. Минусы: группа полностью небоеспособна. Из четырёх человек один убит, двое тяжело ранены. Мы практически обезоружены. Ни одного патрона, ни одной гранаты. Рация разбита, связи нет. Теперь плюсы. Из четырёх человек трое живы. На какое-то время есть крыша, осталось немного продуктов, сохранилась аптечка. А главное — группа полностью выполнила боевую задачу. По меркам войны — баланс положительный. А теперь о делах неотложных. Не всё так уж плохо. Туман на дворе — нам кстати. Обследовал окрестности — тут вполне прилично. Родник есть. Ведро нашёл — о, уже кипит. Будем тут ждать прихода наших. Другого выхода пока просто нет. А сейчас помоги мне осмотреть Летуненко. Боюсь требуется операция, а условия для этого аховые». Мы осторожно передвинули Максима на край нар, как раз под косые лучи солнца, падающие сквозь большой проём в углу перекрытия. Стриж, осмотрев рану, сказал: «Буду доставать осколок и чистить рану, иначе заражение. А так есть шанс. Моя мать — хирург, и мне приходилось даже ассистировать ей при операциях. Пусть тебя это не удивляет, если будет время — расскажу. В рейд я всегда с собой беру скальпель, пинцет и медицинскую иглу. Несколько раз сам у себя доставал железки и зашивал раны. По мелочам, конечно. А в нашей аптечке к тому же и шприц с новокаином есть»

Я, честно говоря, был смущён его смелостью в этом вопросе. Одно дело — выковыривать осколок из руки, совсем другое — полостная операция. Осколок попал Максиму в нижнюю правую часть живота, туда, где делают разрез, удаляя аппендицит. Хоть новокаин и должен был притупить боль, Стриж всё же на всякий случай привязал ремнями ноги и руки Максима к нарам. Потом долго мыл руки в горячей воде и протирал спиртом, благо фляжка была наполовину полной. То же он сделал и с инструментом. А затем, без малейших колебаний, как заправский хирург, приступил к операции, которая от начала до конца длилась пятнадцать минут.

Наверное именно с этого момента я начал утрачивать чувство реальности. Нет, я не бредил, не впадал в полусон. Всё было настоящим и ненастоящим одновременно…

«Ну вот, теперь всё зависит от него и от того, будет ли у него покой. Последнее, сам понимаешь, гарантировать нельзя. А теперь займёмся тобой, давай твоё плечо…» Он что-то там колдовал над моим разбитым плечом, было очень больно, но не настолько, чтобы потерять сознание. «Всё, лазарет укомплектован. Поспи, если сможешь». Я прилёг на нары и закрыл глаза. Рядом монотонно постанывал Летуненко.

Очнулся я, видимо, часа через три. Очнулся от озноба, зубы выбивали дробь так, что остановить было невозможно. Ни двигаться, ни говорить не было ни сил, ни желания. Летуненко продолжал тихо стонать на тех же нотах. Стриж сидел у него в ногах и отдирал у себя с бедра марлевую повязку. Отодрал и… Я ожидал увидеть рану, но увидел розовый рубец, который бывает на месте зажившей раны. Мистика! Я же своими глазами видел, как у Стрижа при ранении брызнула кровь из бедра, как набухала кровью марлевая повязка, когда он наскоро перебинтовывал себя. Стриж откинулся к стене и закрыл глаза. Лицо его было абсолютно белым. На мгновение мне показалось, что он умер. Я приподнялся и тут же от боли крякнул. Стриж открыл глаза: «Как ты?» Я ответил, что ничего, только холодно очень. «Сейчас мы горячего попьём, а Максиму ещё рано»,— сказал он. Оказалось, что он успел нарвать листьев малины и брусники и заварить их. Я с жадностью выпил две кружки этого напитка и снова заснул. Спал долго, видимо, сказывалась потеря крови. Проснулся, как и вчера, с рассветом, не вдруг осознал где я. Озноб прошёл. На столе густо чадила импровизированная коптилка. Интересно, из чего он её соорудил? Судя по запаху — со смолой. Хотелось пить. Щадя рану, стал потихоньку вставать. Старался не шуметь, но всё же Стрижа разбудил. Он сказал: «Не мучайся. Не вставай пока, пить я подам». Но вопрос с раной Стрижа мучил меня гораздо больше, чем собственная рана. И я его задал со всей прямотой. А заодно и спросил, чем он может объяснить природу своей невероятной интуиции, скорее даже предвидений. «Значит, ты всё-таки заметил. Да, дырка почти затянулась. Что ж, рано или поздно кто-то должен был заметить. А скажу только одно: это странное явление, я его сам не понимаю. И объяснить ничего толком не смогу. Не обижайся». Ничего себе ответ. Человек носит в себе неизвестное явление огромной научной ценности, и этого человека уже три года подряд каждый день могут убить. Где же справедливость?! Я так и сказал ему об этом с несвойственным для момента пылом. «А других убивать каждый день справедливо, конечно. А что касается науки, то меньше всего я хотел бы быть подопытным кроликом или экспонатом. Я прекрасно понимаю, что ты на этот счёт думаешь. Думаешь, что на основе изучения моей плоти можно найти способ быстрее заживлять раны других людей? Это невозможно. По очень многим причинам невозможно. Я это знаю совершенно точно от своей матери. А уж она-то этим вопросом занималась всю жизнь, с момента, как выявилась эта моя способность. Тогда же по ряду причин было решено по возможности тщательно скрывать эту мою особенность. Пока судьба миловала, все ранения были по моим меркам не выше средней тяжести, это позволяло не обращаться к медикам. А вот интуицию на войне скрывать труднее. Не оставаться же в окопе, если предчувствуешь прямое попадание. Ну, ладно, хватит об этом. Единственное, о чём я тебя попрошу — не распространяйся про меня на эту тему. Ничего, кроме вреда, от этого не будет, уж поверь. Да и не об этом сейчас думать надо. Давай прикинем наши шансы живыми выбраться из этой истории».