Алексей Свиридов - Сплошные вопросы (повесть в записках)

Только теперь я обратил внимание: около незнакомца воздух дрожит. Примерно так в жаркую погоду дрожит воздух над разогретым асфальтом.

Стриж как-то особенно чётко выпрямился и, не сходя с места, поднял правую руку к небу: «Скажи отцу, что мы любим его! И тебе, отважный, поклон мой, желаю удачного возвращения. Я остаюсь. Я всё сказал, что успел. Прощай!» — Стриж резко опустил руку.

Незнакомец как-то нелепо развёл кистями рук: «Ты не оправдал наших надежд, мы зря израсходовали энергию. Дан будет в отчаянии. Цель моего перемещения не достигнута. Безумно жаль! Прощай».

Дрожь воздуха стала усиливаться, размывая очертания странного человека до тех пор, пока не размыла совсем. Ещё минута — и воздух успокоился. Стриж продолжал стоять не двигаясь ещё довольно долго. Не знаю сколько. Для меня время ускользнуло в тот момент. Потом, не оборачиваясь, Стриж ушёл за деревья, чтобы через несколько минут вернуться с сухой лесиной. Тут он увидел меня и спокойно так, будто ничего и не было только что, сказал: «Вообще-то спрятаться особо негде. Но вот помойка,— он показал рукой на яму с мусором,— может быть, в ней? Думаю, немцы этот санаторий знают и проведают».

Я ждал от него хоть каких-нибудь объяснений по поводу появления и исчезновения странного человека, но он вёл себя по-прежнему невозмутимо. Поковырялся в яме, она оказалась неглубокой. «Думаю, если лечь, сверху накидать веток, потом мусор, то могут и не заметить. Немцы помоек не любят, особенно русских помоек. А если с собаками придут, то интерес собак к помойке понятен: к отбросам потянуло. Так что надежды терять не будем…» — бормотал он себе под нос.

Моё терпение лопнуло: «Слушай, не тяни, объясни ты мне, что произошло?» Он улыбнулся: «А что произошло?» — «Ты что, смеёшься или дурака валяешь? Я всё видел, я в пяти метра от вас был, весь разговор слышал и как он исчез видел. Кто это: человек и вообще откуда он взялся?» Стриж перестал улыбаться и сказал: «Плохо дело. Скорее всего у тебя от боли бред начался. В бреду и чёрта увидишь. Выброси всё это из головы, иди‑ка ты в землянку, полежи, может, заснёшь. А я к родничку, воды наберу, наконец».

Что мне оставалось? Либо признать, что я бредил, либо сказать себе, что меня не хотят посвящать в тайны мадридского двора. А ведь он прав. Это же чушь, бред сивой кобылы. Я представил, что начну кому-нибудь рассказывать про такое… В лучшем случае снисходительно усмехнуться… Фантазёр, мол… Конечно это бред. Напряжение последних дней, ранение, потеря крови. Как он сказал? Воды наберу наконец. Значит, его что-то отвлекло от этой задачи, ведь из землянки он пошёл за водой! Взгляд упал на то место, где недавно стоял незнакомец. Трава в этом месте была сухой, желтоватого оттенка, и среди зелёной травы выделялась круглым пятном диаметром около двух метров. Я доковылял до этого пятна и почему-то стал шарить в траве. Может быть, надеялся найти что-нибудь, обронённое тем человеком. Но обнаружил совсем другое: земля в этом месте была горячей. Не тёплой, а горячей, какой она бывает на месте явно потухшего костра. Но уже в метре от пятна земля была холодная, трава мокрая. Всё, приехали! Надежда найти успокоение, убедив себя, что виденное было бредом, пропала. Что это за человек? Откуда появился? Куда исчез? Или я всё-таки брежу? Сплошные вопросы! Ну нет, я так просто не сдамся. Я подобрал из мусорной кучи рваный валенок и насыпал его горячим ещё песком, наскребая его из-под пожухлой травы. Побрёл в землянку. Летуненко лежал с открытыми глазами. «Максим, ты живой? А если живой — сунь руку в валенок, горячо?»,— спросил я. Максим, кряхтя, сунул руку в подставленный валенок: «Ты что, грелку мне сделал? Мне и так жарко…» Я молча отставил валенок. Нет, я не брежу. Песок действительно горячий. Так, что же имеем в сухом остатке? (Как говорил наш школьный учитель химии…) А в остатке получается, что Стриж — отпрыск иного мира. «Миры, что рядом»! Ну конечно никто не поверит. А зачем мне надо, чтобы кто-то верил? Вот Юрка, он понял бы сразу. Но таких, как Юрка, на всём свете-то раз-два и обчёлся. И с какой стати Стриж должен мне что-то объяснять? Ну и чёрт с ним! Не хочет — не надо… Рана разболелась, хотелось завыть. Ведь я уже стал забывать, как болит разбитая плоть. Тогда, в феврале сорок второго, боль, наверное, была ещё сильней, но рядом умирал Юрка… Он, наверно, всю мою боль взял на себя… А в сорок третьем не рана — царапина…

…Летуненко напомнил о себе, спросив: «Что там? Где командир?» — «Стриж сейчас придёт. Наверху всё спокойно. Не дрейфь, прорвёмся. Продержись уж, пожалуйста. Решено тут своих дожидаться, с неделю, не больше. Наши наступать начнут с часу на час. Сам-то как?» — «Внутри горит… Но если Стриж с нами — прорвёмся…» — он закрыл глаза. Я прилёг рядом и то ли забылся, то ли заснул ненадолго.

…Самый необычный день моей жизни тянулся ужасно медленно. К полудню Стриж пришёл в землянку и заставил меня чего-то поесть. Оказывается, пока я спал, он сварил какое-то съедобное варево. Сказал, что если у Максима спадёт жар, то завтра можно будет немного покормить и его. Потом он снова ушёл, оставив меня наедине с раздирающими моё сознание домыслами. Через некоторое время я не выдержал, выполз из землянки и нашёл Стрижа, ковыряющегося в той же яме с мусором. «Вот, укрытие готовлю. Садись на брёвнышко, план обсудим». Мы сели на бревно и он изложил свой план действий. В случае, если немцы придут к лагерю, мы с Летуненко должны лечь на дно ямы, а Стриж закидает нас сверху ветками и замаскирует мусором. Лежать и терпеть, естественно, придётся столько сколько надо. Предвидя вопрос, а как же с ним самим, сказал буквально следующее: «Я — ваш командир со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мой план — приказ. Когда я сказал „обсудим план“, я имел в виду обсуждение некоторых деталей, но не основу. Пойми, другого пути остаться в живых у вас нет. Немцы даже в плен вас не возьмут. Неужели ты думаешь, они захотят нести на себе, да по лесу, да много километров двух раненых пленных? Пристрелят и всё. Им одного здорового вполне хватит. Не делай такие круглые глаза! Я в плен тоже не хочу. Но, во-первых, из плена можно убежать, во-вторых, война идёт к концу и немцы всё равно её проиграют. Про плен я говорю на крайний случай. А по моему плану я тоже надеюсь спрятаться. Кстати, учти, что этот тип с хутора видел только одного русского, стало быть и немцы настроены ловить одного человека. Так что шансы ваши уцелеть весьма велики. А мёртвый человек никому не нужен. Даже если бы мы могли дать последний бой, положить ещё пару-другую фрицев и погибнуть — это было бы неравноценным разменом. Когда-нибудь ты это поймёшь. А сейчас у нас и этой возможности нет. В этой ситуации попасть в плен нет ничего постыдного. И если бы я не боялся, что вас тут же и застрелят, то посоветовал бы плен предпочесть смерти. Конечно, ваш великий вождь хотел бы другого». Я был ошарашен его словами. Настолько ошарашен, что даже утреннее происшествие вылетело разом у меня из головы. «Ты сказал — ваш вождь? А для тебя он не вождь? Ты, советский офицер, всю войну под огнём за кого? И так просто говоришь про плен?» — вопросы, как горох, высыпались из меня. «Нет, для меня он не вождь. Сейчас не время и не место говорить о том, кто он на самом деле. Время всё расставит на свои места. Но в двух словах скажу. Люди, разделившие огромный народ на два враждебных лагеря, не могут быть моими вождями. Человек, расстреливающий свой народ, отправляющий в тюрьмы и лагеря сотни тысяч своих соотечественников, не может быть моим вождём. Кстати, такого же мнения миллионы русских людей. То, что часть из них вышвырнули за кордон, не делает их менее русскими. Это к твоему сведению, будущий философ. Это без иронии. Я очень надеюсь, что ты останешься жив и осмыслишь и нашу действительность, и наше бытие вообще. А воюю я не за Сталина. Он, надеюсь, умрёт когда-нибудь. Воюю я против фашизма, это наиболее страшное явление сейчас. И к тому же я русский, я не могу не защищать русский народ и русскую культуру, которым в случае победы фашизма грозит полное уничтожение». Стриж говорил это очень грустным, тихим голосом, без малейшей тени пафоса. Ну с чего он взял, что посажены и расстреляны сотни тысяч людей? Хотел спросить, но вместо этого ляпнул: «Если ты и русский, то только наполовину. Ты бы хоть сказал мне, кто ты во второй половине. Ладно, не обижайся, можешь и не говорить. Только не думай, ради бога, что заморочил мне голову и заставил меня поверить, что утром у меня был бред. Вон место, где стоял твой гость, до сих пор, поди, не остыло… И если ты действительно надеешься, что в будущем я смогу „осмыслить бытие“, то немного твоей информации очень бы мне помогло».