Алексей Свиридов - Сплошные вопросы (повесть в записках)

«Хорошо,— неожиданно быстро согласился он,— я расскажу тебе кое-что. Даже то, что до последнего колебался, брать или не брать тебя с собой. Особенно трудно было после звонка Моргунова из штаба. Я ведь мог на полную свою ответственность снять тебя с задания… И плевать мне на все вышестоящие инстанции. Вернулся бы с удачей — никто и не вспомнил бы. А не вернулся — тем более. Ты мне сразу понравился и очень уж не хотелось брать тебя на свою совесть. Шансы-то у нас почти нулевые. Но прав и ты: чем Ларин или Летуненко хуже тебя? Только тем, что их мне прислали не из Москвы? И сыграл роль ещё один фактор: ты сам, причём вполне осознано, решился идти со мной. В отличие от Ларина и Летуненко, которым права выбора никто не давал! Обо мне речи нет, можешь поверить: я свой выбор всегда делаю сам, чего бы это ни стоило.

Но ты ждёшь совсем другой информации. Ты ждёшь объяснений увиденному, ты не хочешь согласиться, что это бред. Ну, а если не бред, то что? Вот теперь я спрошу тебя: что это было? Не знаешь? Но хочешь знать? Тогда будь готов поверить в труднопонимаемые вещи.

Всю жизнь удивляюсь: тысячелетиями люди верят в небывальщину, в дурацкие чудеса… А как соприкоснутся с труднообъяснимой реальностью — караул, чертовщина, бред!

Сейчас не самое подходящее время для научных разговоров, но другого нам не дадут. Мне всегда хотелось выговориться, трудно носить в себе уникальную информацию, зная, что в неё никто не поверит, а если и поверит, то повернёт её во вред мне же. Ты — приятное исключение. Я попробую объяснить тебе суть увиденного тобой, дать тебе, как ты выразился, информацию. Только прежде дай слово, что выполнишь мой план и не наделаешь глупостей из идейных соображений. Тогда есть надежда, что мою информацию немцы не расстреляют вместе с тобой».

Я сразу же дал слово следовать командирскому плану, да у меня и в мыслях не было кидаться на немцев с голыми кулаками.

«Тогда сначала до конца подготовим план к реализации, а то в последний момент можно упустить какую-нибудь мелочь. А потом, если останется время, дам тебе пищу для размышлений. Только учти, переваривать её не хватит человеческой жизни…» И Олег дал мне пищу для размышлений. Весь вечер и всю ночь провели мы за разговором, вернее говорил он, я лишь задавал и задавал вопросы. Чувствовал я себя очень плохо, температура, думаю, была у меня под сорок, лихорадило… Несколько раз Стриж порывался отвести меня в землянку, уложить, но я категорически воспротивился этому, так как было ясно: другого случая выслушать Стрижа уже не будет. Голова моя раскалывалась от обилия трудно воспринимаемой информации, многие вещи не укладывались ни в какие человеческие рамки… Но было до безумия интересно, и я боялся, что он устанет и прервёт разговор. К утру разговор был действительно прерван. Олег замолчал, знаком попросил помолчать и меня. Пару минут он сидел неподвижно, потом сказал: «Немцы на подходе. Давай поднимать Максима».

Дальше события развивались так, как примерно и рассчитывал наш командир. С одной только поправкой. Он, видимо, намеренно дал себя обнаружить и побежал в глубь леса, уводя за собой погоню. Это стало мне понятно, когда началась отчаянная стрельба. По тому, как она удалялась от лагеря, можно было судить, что Стриж уводит погоню на восток. Как и было оговорено, мы лежали в яме ещё долго, так долго, сколько можно было терпеть. Как плохо было Летуненко, можно только догадываться. Моя рана тоже разболелась, но, несмотря на кошмарность положения, я думал только о рассказе Стрижа, про себя повторяя его снова и снова, чтобы чего-нибудь не забыть. Может быть, именно попытки осмыслить рассказ Стрижа помогли мне тогда преодолеть весь ужас ожидания: вот, вот сейчас нас найдут и…

Это лежание в яме двадцать третьего июня сорок четвёртого года из разряда незабываемого даже на фоне всего того, что случилось со мной за предыдущее время. Что происходило наверху, можно было только гадать. Но как бы нам полегчало, если бы мы знали тогда, что в этот день началось мощнейшее наступление, в котором была и наша заслуга. По пути, который мы проползли на брюхе, сейчас рвался вперёд наш 2‑й гвардейский танковый корпус, прокладывая дорогу 11‑й гвардейской армии. А с северного фланга взламывала немецкую оборону 5‑я армия! Ах, как нам полегчало бы, знай мы это тогда.

Наконец мы решили, что немцы уже не вернутся, и выбрались из ямы. Все наши надежды базировались на предположении, что немцы, один раз проверив лагерь, больше не придут. Как ни плохо мне было, я пошёл в направлении погони. Боялся увидеть труп Стрижа, но обнаружил только следы крови и посечённые пулями деревья. Скорее всего, немцы захватили его. Уже на следующий день после нашего с Максимом лежания в яме я (по возможности дословно) записал рассказ Стрижевского, а потом, пользуясь вынужденным сидением в нашем «санатории» начал кратко записывать события, произошедшие со мной с начала рейда в немецком тылу. Во мне проснулся репортёр, и я вспомнил, зачем был послан редакцией на фронт. Конечно, у меня было опасение, что записки могут попасть в чужие руки. Немцы ведь и без всякой облавы могли случайно на нас наткнуться. Но… Но меня успокаивали следующие соображения. Во-первых, военных тайн я не касался. Во-вторых, часть записей я вёл одному мне понятными сокращениями и обозначениями, надеясь потом, в спокойной обстановке, расшифровать их, собрать воедино и отредактировать. В-третьих, всё, что касается Стрижевского, выглядело фантазией и только. А главное, я устроил тайничок в землянке, который и искать-то никто не будет. Туда сложил фотоплёнки, там я хранил свой блокнот.

…Через пять дней на наш лагерь вышла группа боевого охранения передовых частей 3‑й танковой армии Первого Прибалтийского фронта. (Уходя на север, мы попали в зону их действий.) Узнав, кто мы, бойцы оставили нам немного продуктов и заверили, что немцы повсеместно отступили. Пообещали, что как только вернутся в часть, то немедленно пришлют за нами санитаров. Ждать пришлось ещё сутки, но это было уже другое ожидание. Летуненко повеселел, только всё вздыхал о Стриже. И даже сказал мне: «Вы, конечно, неверующий, но всё-таки Бог есть. И сын у него, наверное, есть. И, может быть, не один. Знаете, я думаю, что Стриж один из них».

А потом был полевой госпиталь, где меня всё-таки нашёл Моргунов. Он же привёз мне мой блокнот. Мы долго говорили о всех перипетиях нашей операции, и он попросил меня написать краткий отчёт. (Так он скромно назвал наши свидетельские показания для органов контрразведки.) Мы с Летуненко ещё заранее договорились: дружно утверждать, что потеряли Стрижевского из вида, когда он вместе с Лариным прикрывал нас в последнем бою. А что с ними было дальше, мы, дескать, не знаем. Нам с Максимом было ясно, что расскажи мы правду — станет совершенно очевидным, что Стриж попал в плен, ведь труп его в окрестностях лагеря не был обнаружен.